Тоска по Лондону

— А с теми, кто послал убийц?

— К нему тоже подослали убийц.

— А с тем, кто это задумал?

В глазах его зажглось бешенство.

— В мавзолей положили. — И, насладясь, добавил: — Его судить будешь? Или меня?

— И Чапаева ты прикончил?

— Да ты очумел сегодня, Шалва! — завопил он. — При чем Василий Иваныч с его Петькой, да я о их существовании только из фильма и узнал! Что я, по-твоему, всех комдивов, что ли, знал? Это вообще не моя парафия, это все были кадры Троцкого, он их там назначал, смещал…

И тут меня осенило:

— Вот почему ты уничтожил военных! Кадры Троцкого! Он вождь армии! Как бы не наладил с нею контакт! А ты насаждал тех, кто получал чины из твоих рук — царицынцев и бандитов Первой конной!

Ухмыляется. Редкий случай, когда глубина его подлости оценена.

— Тебе не нужны достойные люди. Тебе подонки нужны. Но война такое дело, для нее нужен первосортный человеческий материал. Она этого требует хотя бы в виде военных и организаторов тыла. Насчет военных ты, конечно, постараешься, чтобы ничья слава не превзошла твою. Но если кто-то тебя обгонит, за его голову я и гроша ломаного…

— Мудришь, Шалва.

— Ну, ты меня поймешь. По окончании революции и гражданской войны твоя слава умещалась в коробочке из-под сапожной ваксы.

Он наклонил голову и уставился. Привык ломать взгляды. Но что мне его взгляд, мне он не вождь. А вот мой взгляд для него кое-что значит. И после полуминутной игры в гляделки он завизжал и затопал ногой.

Я подошел к нему и погладил по волосам. Главнокомандующий, куда деться, надо, чтобы функционировал. Он заворчал, словно цепной пес, которого приласкали, вдруг припал ко мне и заплакал со всхлипом. Он плакал, сцепив зубы, подвывая, и тряс головой, и елозил ею по моему пуловеру, и мутные слезы градом катились из его зажмуренных глаз.

Что ж ты наделал, бормотал я, сам едва не плача, что ты натворил, Сосо, как мы жить будем среди этого отребья и среди этих могил? Черт с ними, с твоими революционерами, они знали, на что шли. Но крестьянство, дворянство, интеллигенция! Нравственность, хлеб, мозг, индустрия, оборона несчастного нашего отечества… Как нам быть теперь?

Он оттолкнул меня и стал молотить себя кулаками по голове. Я схватил его, и он затих, только левая рука, зажатая в моей правой, дрожала.

Вот момент! За кого просить? Сидит ли кто-то с репутацией мага?

— Распусти их, Сосо. Пусть стоят за станками, пишут за своими столами…

Он отвернулся и опустил голову в ладони.

— Сосо…

— Нннэт! — рявкнул он и поднял голову. Желтые глаза смеялись.

Гнусный комедиант. Недурно я его обслужил.

ГЛАВА 6. А ТЕПЕРЬ УЖЕ И НЕ ЖИВЁТСЯ

Произошло наихудшее: я проворовался. Это нелепо и страшно, да еще в компании, где занимаешь положение и тебе доверяют. И проворовался-то по-мелкому, взял со стеллажей блок бутылочек с детским питанием, больше не удалось, помешали, там долго надо было возиться, перекусывать стальной трос, каждый блок обернут был отдельно, и я всего раз успел это проделать. Бессмысленность такого поступка со стороны столь крупного служащего компании должна бы исключить меня из числа подозреваемых, но это не сработало, подозрение пало на всех. Пришлось идти к хозяйке, молодой прыщавой кубинке, изнуренной похотью и какими-то стыдными болезнями. Объяснение происходило в ее кабинете. Паркетный пол отражал зимнее солнце. На низких широких подоконниках вяли растения в вазонах. Покрытые пылью деловые бумаги громоздились на полу, взывая к моей нечистой совести громкими голосами. Предстояли очередные платежи — за дом, за машину, за рассрочки по кредитным карточкам. Я прижимал руку к сердцу. Конечно же, я верю, раздраженно говорила хозяйка, но и вы меня поймите, бизнес громадный, я одна, мужа нет, был бы хоть помощник, человек на которого я могла бы положиться, мужчина, понимаете, положиться во всех отношениях понимаете во всех ведь все приходится делать самой а тут еще хватают растаскивают барахло тайком тогда как я открыто жажду и готова отдать сокровища и перлы души и тела кому-то прямо здесь сейчас на этом месте но мужчины низки подлы не способны ни к любви ни к благодарности ни даже к жалости ведь правда? Я извивался, на душе было гадко. Казалось, обращенные ко мне вопли бумаг и стоны засыхающих растений слышны и хозяйке. Казалось также, что растения засохли, чтобы подать хозяйке знак, и она это понимает. А ведь лишь я один ухаживал за ними, никто больше, их предательство подкашивало, но я не винил их, даже себя чувствовал виноватым в том, что своим поступком довел их до жизни такой. Полить бы их немедленно… Удерживала боязнь, что хозяйка вполне резонно истолкует это как признание вины. Состояние обгаженности усиливалось по мере того, как я выслушивал крикливые и словно бы безадресные упреки, и у меня не хватило духу возразить, когда метресса потребовала, чтобы я летел в Узбекистан, в город Наманган, и там уладил с лягушками заключение нового союзного договора на сохранение молока от скисания.