Тоскана, нарисованная вином

В этот раз я по-настоящему впал в депрессию. Это не я так решил, об этом мне сообщила Джойя. Она сказала, что я перестал беззаботно улыбаться и находить радость даже там, где повод для нее виден за версту. Но я не ощущал себя депрессивным. В работах на виноградниках я выкладывался с удвоенным энтузиазмом и пахал даже, когда на улице уже ничего толком не было видно. Аппетит у меня тоже был хорошим, впрочем, как и сон. Рыжая девушка, правда, больше ни разу не снилась, и я понял, что сон вовсе и не собирался быть вещим. Короче говоря, физически я чувствовал себя преотлично и пытался убедить в этом Джойю, но она только мрачно сдвигала брови и говорила, что ее крайне беспокоит моя душевная апатия и стремление к уединению.

Какому уединению?! То, что я весь день торчал в виноградниках, а потом чаще всего сразу ложился спать – это вовсе не стремление к уединению, а необходимость отдохнуть. Очевидно, на фоне беременности у Джойи не на шутку разыгралась фантазия. К тому же она теперь изучала целую кучу материала по детской психологии, вот ей, видимо, и начали мерещиться у всех вокруг психологические проблемы.

Когда книгу мою подписали в печать, меня накрыло черно-меланхолическое настроение. Весна была в разгаре, а я даже прелести ее не замечал. Посреди ночи я позвонил редактору. Он обругал меня, как заправский ямщик, за то, что я разбудил его в столь поздний час по такому вопросу. А я принялся просить вставить в книгу посвящение.

Книга вышла в самом начале лета, и на первой странице красовался вот такой текст: «Посвящается моей Музе, моему Вдохновению, моим Крыльям – моему Соавтору, чудесной девушке, с которой совместными усилиями у нас родился сюжет этой книги. Последней, если ты улетела навсегда.»

Правда, мне пришлось убить кучу сил, чтобы уговорить редактора вставить эти строчки в начало книги. Он орал на меня, как помешанный, из-за одного-единственного слова «последняя». А я ему невозмутимо заявил, что я в ближайшее время ничего не собираюсь писать, потому что нет вдохновения, и дел по горло. И в итоге книга вышла именно с таким посвящением.

Это случилось почти три месяца назад.

А теперь Тоскана поджаривалась под лучами июльского солнца, которое наливало своим золотым светом виноград. Он ровными зелеными струнами спускался вниз с холма, шелестя листвой на ветру, а я прохаживался вдоль него, покачивая коляску. Джойя несколько недель назад родила чудесного крепкого малыша. Когда она сообщила мне об этом, я был в супермаркете и, сорвавшись, помчался в сиенскую больницу. Впервые в жизни мне на глаза навернулись слезы, когда Массимо передал мне на руки это трогательное крошечное существо.

Едва родившихся детей я ни разу не видел и на руках не держал, потому ощущение было для меня новым. Хотя Джойя утверждала, что родила крупного ребенка, ей даже чуть кесарево сечение не пришлось делать, но, на мой взгляд, малыш был очень маленьким и хрупким. Мне страшно было держать его на руках. Массимо пошутил, передавая мне сына:

– А вот и дедушка молодой прибыл.

Дедушкой я себя совсем не чувствовал. Все-таки Джойю я, скорее всего, любил как младшую сестренку, потому ее ребенок воспринимался мной, как племянник. Но я промолчал. Не знаю, рассказала ли Джойя правду Массимо, но с тех пор, как я объявил себя ее отцом, мне приходилось играть именно эту роль. Да и Джойя вечно шутливо называла меня «papa».

Вообще из Джойи получилась потрясающая мама. У меня сразу создалось ощущение, что она воспитала уже штук пять детей – так уверенно она управлялась с сыном. И так самозабвенно посвящала ребенку всю себя. Наверное, весь так и не проснувшийся материнский инстинкт ее родительницы концентрированным сгустком оказался у Джойи. Конечно, прошло всего около месяца, но пока ее энтузиазм только разгорался.

Но ночами малыш часто не спал, и Джойя много часов кружила с ним по дому. После таких ночей я забирал ребенка днем и уходил с ним в сады, чтобы Джойя могла отдохнуть. Массимо тоже в этом участвовал, но у него в июле шла последняя сессия. Рената рвалась нам помочь, но у нее и так было работы выше головы: накормить такую ораву. Короче говоря, пока ребенка после обеда выгуливал я.

Кстати, Аранчино малыша принял, как своего. Он постоянно вертелся рядом с люлькой и даже научился качать ее лапой, когда ребенок начинал хныкать. Впрочем Карло тоже пытался малыша успокоить, но у него эффект получался прямо противоположный.

Кот и попугай, наконец, стали друзьями.

Полгода они выясняли отношения. Карло неустанно подбирался к Аранчино, задабривал его комплиментами исключительно на итальянском, несколько раз пытался потереться об него головой, но Аранчино шикал на попугая, и тот шарахался в сторону. А потом забирался на шкаф и часами ворчливо ругался.