Он уже почти находился в кольце ее рук, как вдруг слева от него с грохотом распахнулась оконная створка, и сорванная ветром ветка пробила стекло и влетела в комнату вместе с прилипшими к ней осенними листьями. Холодный поток ветра затопил комнату, срывая со стены картинки и снимки бабули, вздувая ее ночную рубашку и волосы.
И тут вдруг Джордж обнаружил, что может кричать. Увернулся от рук бабули, и она так и зашипела от злости, втягивая губы и щеки в беззубый рот. А толстые морщинистые руки взметнулись вверх и беспомощно отмахивались от потока холодного воздуха.
Джордж споткнулся и упал. Бабуля начала подниматься из белого винилового кресла – трясущаяся гора дряблой плоти; попыталась рвануться к нему. Джордж понял, что не в состоянии подняться, сила покинула его ноги. И тогда, тихонько подвывая от страха, он пополз к двери. Бабуля приближалась, медленно, но неумолимо, мертвая и в то же время живая, и внезапно Джордж догадался, что значило это ее слово «обнять». Картина из отдельных фрагментов сложилась полностью, и тут, сам не понимая, как это ему удалось, он вскочил на ноги – как раз в тот момент, когда когтистая рука бабули впилась в его рубашку. Вцепилась в ткань и вырвала из нее клок – на секунду он ощутил на коже леденящее прикосновение ее пальцев, а затем опрометью бросился из комнаты в кухню.
Нет, лучше уж на улицу, в ночь. Куда угодно, что угодно, лишь бы не дать этой ведьме «обнять» себя. Потому что если бабуля сделает это, то мама… мама, вернувшись, найдет бабулю мертвой, о да, безусловно, а его, Джорджа, живым. Но только у него, Джорджа, вдруг появится вкус к травяному чаю…
Он обернулся через плечо и увидел, как в дверном проеме вырастает гротескная бесформенная огромная тень…
И в этот самый миг вдруг зазвонил телефон – пронзительные настойчивые долгие гудки.
Джордж, не раздумывая ни секунды, схватил трубку и закричал в нее, прося, умоляя кого-нибудь, хоть кого-то прийти и спасти его. Ему казалось, что он кричал, но на деле лишь беззвучно разевал рот – горло перехватило, и из него не выходило ни звука.
Бабуля в розовой ночной рубашке с топотом ворвалась в кухню. Желто-серые волосы развевались, облепляя лицо, сорвавшийся с них роговой гребень свисал над морщинистой шеей, зацепившись за прядь.
Бабуля улыбалась…
– Рут? – Голос тети Фло, отдаленный, еле различимый среди треска и завывания в трубке. – Рут, это ты? – Тетя Фло звонила из Миннесоты, за две тысячи миль отсюда.
–
Бабуля, протягивая к нему руки, шагала по линолеумному полу. Вот она хлопнула в ладоши, потом снова развела руки. Она хотела его обнять. Она ждала этого пять лет.
– Рут, ты меня слышишь? У нас тут гроза только что началась, и я… я почему-то испугалась за тебя, Рут… Я тебя совсем не слышу…
– Бабуля… – простонал Джордж в телефонную трубку. Бабуля уже почти настигла его.
– Джордж? – Голос тети Фло внезапно пробился сквозь шум и треск на линии и звучал встревоженно и громко. – Это ты, Джордж?
Он начал отступать от бабули и вдруг с запоздалым ужасом понял, что в буквальном смысле слова загнан в угол между кухонным буфетом и раковиной и что путь к двери отрезан. Ужас был беспределен и сковал все его члены. Тень бабули уже нависала над ним, и он, наконец обретя дар речи, завопил в трубку, отчаянно и громко повторяя одно и то же слово:
Ледяные руки бабули коснулись его горла. Грязно-серые тусклые глаза впивались в его лицо, лишая всякой воли к сопротивлению.
И тут до него донесся совсем слабый, еле слышный голос тети Фло:
– Скажи ей, пусть ляжет, Джордж. Скажи ей: лежать, и лежать смирно! Скажи, что она должна сделать это твоим именем и именем ее отца. Имя ее приемного отца Хастур! Это имя очень много для нее значит, оно – сила, Джордж! Скажи ей:
Старая морщинистая рука вырвала телефонную трубку из его судорожно сжатых пальцев. Раздался треск – это из телефона выдернули провод. Джордж пошатнулся и медленно сполз по стене, а бабуля наклонилась над ним – громадная грозная туша, заслоняющая собой свет.
И Джордж завопил что было силы:
–
Холодные пальцы сомкнулись на его горле…
– Ты должна! Тетя Фло так сказала! Моим именем! Именем твоего
…и крепко сжали…