Тот, кто любит...(СИ)

За несколько минут перед дверью Мартин прожил целую эпоху, пробежал целый спиральный виток, скатился с сияющей вершины в самую глубокую пропасть. Минуты обрушились в самих себя, подобно атомам коллапсирующих звезд, чья плотность чудовищно возрастает под воздействием сил гравитации. Он снова пережил тот безумный слепящий приступ обиды, отчаяния, ярости, который некогда вынудил его бежать. Возможно, происходи этот разговор не на «Космическом мозгоеде» в открытом космосе, а в планетарной клинике, Мартин поддался бы этому секундному помрачению, стал бы жертвой замыкания рассудочных цепей и кинулся бы бежать. Но замкнутое пространство транспортника быстро его отрезвило. Пелена рассеялась, и он услышал голос Теда, смех Полины и строгую реплику Станислава Федотовича. И ему стало легче. Уже второй, повзрослевший Мартин мягко, понимающе отстранил и успокоил того, испуганного, мечущегося, рвущегося в облюбованное укрытие, желающего затеять войну с целым миром, обвинить, приговорить, уйти в гордое, укоряющее молчание.

Нет, он уже не тот. Он – взрослый, самостоятельный, он умеет принимать решения, брать на себя ответственность, пусть даже это очень утомительно и порой внушает больший страх, ибо винить за неудачи будет некого. В конце концов, ничего еще не случилось. Сама Корделия пребывает в растерянности. Он слышит это по ее голосу. Ее искренность близка к 100%. Она снова и снова требует у Вениамина Игнатьевича подтверждения. Она не верит. Возможно, она даже испугана. Ошеломлена. Мартин еще ничего об этом не знает. Из одной подхваченной крупицы информации он соорудил целую башню, смоделировав свое будущее. А что бы сказал его бесстрастный кибернетический двойник, предоставь ему Мартин в качестве исходных эту крупицу? «Недостаточно данных для анализа». Вот что ответил бы киборг. И был бы прав. Мартин слишком увлекся своей человеческой составляющей, почти уверовал в ее непогрешимость.

Он вызвал на внутренний экран диалоговое окно и привёл уровень адреналина и кортизола к нейтральным величинам. Как же люди обходятся без этого регулятора биохимических процессов? Ни снизить уровень гормонов, ни поднять, ни обнаружить вовремя смещение.

Дверь откатилась, ушла в пазы. Появился Вениамин Игнатьевич. Он прятал улыбку. Глаза доктора лукаво поблескивали. Он кивнул Мартину и ушёл в пультогостиную. А Мартин снова глубоко вдохнул.

========== 3 ==========

Он почувствовал плотный, схожий по разрушительному воздействию с радиацией, фон. Но это была не радиация, бьющий нейтринным потоком солнечный ветер. Это была вина. Корделия взглянула на него робко, просительно. Она съёжилась и втянула голову в плечи. В её эмоциональной и гормональной сферах царил хаос. И она ничего не могла с этим поделать.

— Не было необходимости скрывать, — тихо, даже успокаивающее произнес Мартин, — я бы понял.

Хмель ревности — а это была ревность, то, что он чувствовал — уже выветрился. Осталось что-то ноющее, подспудное, как после неудачного падения, но без травм и разрывов. Лёгкий ушиб по вине собственной неловкости. Засмотрелся на облака и споткнулся. И пугать Корделию, обвинять её он не собирался.

Он до сих пор помнил, как сломал ей руку на четвёртый день своего пребывания на Геральдике, помнил её глаза, её болезненное недоумение и страдал. Он бы и хотел это как-то изменить, но прошлое, увы, коррекции не подлежит. Правда, Корделия убеждала его, когда он всё-таки решился ей признаться, что восприняла это происшествие как должное, что подобное должно было случиться, так как назревал кризис, и каким-то образом этот кризис, эта накопившаяся энергия взаимного недоверия должны были проявиться. Она и сама виновата: не сделала ни единой попытки до него достучаться, объяснить, поговорить.

— Я бы тебя не услышал, — буркнул в ответ Мартин.

— Я должна была провести тебя по дому, по всем его закоулкам, чтобы ты убедился, что никаких тайных пыточных полигонов у меня нет, — возразила Корделия, — но я этого не сделала. Ты же искал лабораторию?

— Искал, — ответил Мартин, опустив глаза, — в первую же ночь. Тебе «Жанет» сказала?

— Я предприняла кое-какие меры, — улыбнулась Корделия, — искин за тобой ненавязчиво присматривала. Но я запретила ей ограничивать тебя в передвижениях. Хотела, чтобы ты сам обозначил границы, сам установил правила, почувствовал, что от тебя тоже что-то зависит. Привык, приспособился. Но я не учла степени твоего недоверия, твоей тревоги.

Мартин вздохнул. Корделия коснулась его руки.

— Всё уже в прошлом. Всё уже кончилось.

— Но я же мог тебя убить.

— Ну не убил же. Дэн тоже мог убить Теда, когда тот нашёл его, окровавленного, у стыковочного шлюза. Его спасла случайность, Тед вовремя подал голос.

— Я знаю. Дэн рассказывал. Ему до сих пор не по себе.

— Вот видишь. Все совершают ошибки. Поэтому не вини себя. Я знала, на что шла. Я — взрослая. Я — человек, и у меня есть выбор.

Она его простила.

«Я — взрослая и я человек» — сказала Корделия. А что такое зрелая подлинная человечность, как не умение прощать? Может быть, теперь его очередь явить человечность?