Тот, кто ловит мотыльков

Возвратившийся Сергей шагнул в комнату и остановился, рассматривая сверху семью Баренцевых. Это, несомненно, были они. Мотылек с узкими высоко поднятыми крылышками и почему-то при шпаге – Юрий Баренцев. Бабочка с обвисшим крылом – Лев Медников. Гусеница с крошечными крыльями, не способными поднять ее толстое тельце, – Жанна. И новые, новые мотыльки: маленькие, большие, стайками и поодиночке. Здесь было больше персонажей, чем свидетелей в их расследовании, и Сергей не удержался:

– Зачем столько?

Макар не отвечал: он продолжал рисовать, и только тогда Бабкин заметил, что в ушах у него наушники. Он дотронулся до его плеча, и Илюшин вздрогнул.

– Спокойно! Это я! Ты скоро будешь психованный, как настоящий живописец. Что у тебя там орет, «Раммштайн»?

Макар остановил запись.

– Кое-что поинтереснее. Тебе нужно это послушать.

– Подожди, дай хоть руки помыть! Полтора часа в пробке проторчал из-за какого-то…

Сергей ушел в ванную и оттуда рассказывал об идиоте, пока на листе появлялись все новые и новые мотыльки, постепенно уменьшаясь в размерах. Последний был не больше божьей коровки.

– …хотя бы знаем, что она не соврала насчет отдыха, – закончил он, вернувшись к Макару.

Вместо ответа Илюшин протянул наушники.

– А просто включить на полную громкость нельзя? – вздохнул Сергей.

– Можно, – кивнул Макар. – Именно это я и сделаю, когда ты вставишь наушники.

– Если я из-за тебя оглохну, с моей женой будешь сам объясняться. Ладно, включай.

Он страдальчески поморщился, когда Илюшин вновь нажал на воспроизведение.

– Еще раз, заново. И не корчи рожи, – предупредил Макар. – Слушай внимательно.

Он прогнал дорожку с голосом Баренцевой трижды.

– Слышу отвратительную рифму «Ленку-коленку», – сказал Сергей, вытаскивая наушники. – Сам не знаю, почему она мне так не нравится. Что еще я должен услышать?

– Фон.

– Что?

– Фон, – громче повторил Макар. – Я написал Татарову, чтобы он отправил запись на экспертизу. Нужно разделить дорожки: голос Оксаны и звуки, которые доносятся до нас, пока она говорит. Но даже невооруженным ухом слышно кое-что странное, если прогнать ее сообщение на полной громкости.

Несколько секунд Сергей молча смотрел на него. Затем пересел с пола на диван и сам нажал воспроизведение. Он слушал не меньше минуты, и когда закончил, с его лица исчезла вся веселость, вызванная успехом их поездки с Татаровым.

– Что это такое, Макар? Я не понимаю.

– Я тоже не сразу догадался. Смотри: сообщение состоит из пяти частей. Не из трех предложений, как может показаться, а именно из частей. Первая часть: «Не беспокойся, все в порядке». На заднем плане слышен шум машин. Баренцева идет по дороге или сидит в автомобиле, не знаю, но она где-то рядом с трассой.

Сергей начал слушать, остановил запись через три секунды и кивнул.

– Да, слышу. Но я говорил тебе не об этом.

– Знаю! Сейчас дойдем. Дальше: «Я тут задержусь». Шум машин исчезает. Вообще никаких посторонних звуков. Теперь третья часть, самая главная: «Когда вернусь, не могу пока сказать». Включи, пожалуйста.

Громкий хрипловатый голос заполнил комнату.

– …Когда вернусь, не могу пока сказать…

– Стоп! Ты уловил?

– Какая-то какофония! – Сергей озадаченно посмотрел на друга. – Что это, музыкальные инструменты? Она в театре?

– Я тоже сначала так подумал. Нет, это не театр. Баренцева на улице: в наушниках можно расслышать голоса прохожих и шум машин, хотя и не такой громкий, как на первых словах. Прогони еще раз.

– «Не беспокойся, все в порядке, я тут задержусь. Когда вернусь, не могу пока сказать…»

Сергей прижал ладонь к глазам. Он прежде где-то слышал эту легкую какофонию, перебиваемую шуршанием автомобильных шин, далекими голосами пешеходов, эти обрывочные музыкальные фразы, врывающиеся издалека… Скрипка, флейта, что-то клавишное… Где, где? Что это за место? Они определенно были там с Машей… Что за мучение – пытаться вспомнить и не мочь! Выцарапывать из закоулков собственной памяти один-единственный эпизод, такой близкий и такой недоступный!

– Серега, это музыкальное училище, – сказал Макар.

Его слова, точно меткий удар голкипера, вышибли в центр поля перед мысленным взором Бабкина яркое, объемное воспоминание: они с Машей идут по Поварской теплым майским днем, окна бледно-желтого здания с колоннами распахнуты настежь, и из окон летят, смешиваясь, мелодии – саксофон, флейта, а еще, кажется, фортепиано, и чьи-то голоса, и острое мяуканье скрипки…

– Гнесинка!

Он облегченно выдохнул.

– Вот именно! – Макар с горящими глазами подался к нему. – Гнесинка или другое музыкальное училище, но это оно! Дослушай конец ее послания.

– «Чмоки-чмоки, Ленку целуй в коленку!»

– Как-то глуховато звучит. Словно она говорит из мешка, набитого травой. И музыка пропала.

Илюшин кивнул.

– Черт… – беспомощно выругался Сергей. – Черт возьми, Макар! Это запись, составленная из четырех отрывков!