Тот, кто меня купил

Они не устроили истерики. Не рыдали. Не орали: «Не хочу, не буду, не пойду». Кажется, у них всё давно оговорено и решено.

Только у маленькой девочки по щеке катилась одинокая слезинка. Мать смахнула её ладонью.

– Ну, что ты, Пушинка, я не исчезаю. Буду появляться. И общаться с вами, если Эдгар разрешит.

Она косится на меня. Я молчу. Речь о том, что она будет появляться в их жизни и в моей, соответственно, тоже, не шла. Как бы я был не готов к подобной эскападе, но скандалить и возражать не стал.

Дети выглядели измученными, словно она их в подвале держала и не выпускала на улицу. Об этом я тоже не расспрашиваю, хотя вопросы множатся и встают в неудобные позы.

А ещё некстати приходит мысль, что я ничего не понимаю в детях. Да и в юношах – тоже. Вообще. Абсолютно. Тотально.

Стыдно признаться, но меня посещает паника – жуткое чудовище, что закручивает внутренности в узел и не желает отпускать. Я забыл, как это бывает. В тридцать семь испытывать беспомощность жутко. У меня только одна мысль в голове: Тая. Моя жена. Она должна помочь и справиться. Иначе я опозорюсь, как юнец во время первого секса.

Она умница. Юная, но мудрая. И после того, как Тая присела на корточки, чтобы познакомиться с моими младшими братом и сестрой, я наконец прихожу в себя. Успокаиваюсь. Вместе мы справимся.

Марк, Леон, Настя – повторяю про себя имена. Я не пытаюсь запомнить – память у меня хорошая. Мне нужно осознать и принять. Научиться с этим жить.

Я вижу, как смотрит Тая на Леона. Как юноша пялится на мою жену. И только в квартире замечаю: он слишком похож на меня. Что это? Ещё одна тайна, о которой мать не захотела говорить? Она в чём-то солгала мне? Но зачем? Опять миллион вопросов, от которых голова кажется в два раза больше, чем есть на самом деле.

Дети и Леон возятся в ванной. Слышны их голоса. Тая опустошает холодильник, что-то режет, включает плиту. У моей жены необычайно ловкие руки. Я слежу за ними, как ненормальный фанатик.

По кухне плывёт запах домашних котлет. Пахнет настоящим домом. Че Гевара зевает во всю пасть и укладывается возле окна. Умный пёс. Не крутится под ногами. Он терпеливо ждёт, когда и ему перепадёт вкусностей.

– Когда ты успела? – прикасаюсь губами к Таиной шее. Она вздрагивает, но не отстраняется. Вздыхает и поворачивает голову, чтобы мне было удобнее её целовать.

– А что тут успевать? Я вчера наготовила, сегодня немножко. Она движется, снуёт между плитой и столом. Из ванной подтягиваются родственники. Звучит так себе. Я не смогу их полюбить сразу. Даже малышей.

Они не только руки вымыли, но и умылись. У малышей щёки сияют, волосы намокли. Но они так и остались серьёзными и осторожными. Заходят на кухню бочком. Косятся на стол. Настя сглатывает слюну. Мать что, голодом их морила?..

– Садимся, садимся, – торопит Тая детишек и Леона. Дважды упрашивать не приходится. Дети с готовностью карабкаются на высокие стулья. Нужно что-то придумать для них. Вон, ноги до пола не достают. Малыши начинают есть, не дожидаясь никого. Леон медлит. Но по глазам видно: он тоже голоден. Нехорошо сжимается сердце. Мне кусок в горло не лезет, но я понимаю: если я не буду есть, не станет и средний брат.

Тая подкладывает им лучшие куски. Подсовывает салатики. Кладёт поближе хлебушек. Маленькая сестрёнка улыбается ей. У Марка глаза светятся благодарностью. Леон ест медленно, тщательно пережёвывая каждую ложку еды.

Под конец обеда Настя начинает клевать носом. Я вижу, как она крепится, но не может с собой совладать: глаза соловеют и закрываются сами по себе.

– Разморило, – извиняется и голосом, и глазами Марк. И я не выдерживаю – беру малышку на руки и несу в спальню. По дороге она обвивает мою шею маленькими ручонками.

– Ты правда мой брат? – спрашивает Настя сквозь сон. – Мама сказала, ты добрый. Ты добрый, – тянет она слова и доверчиво прижимается щекой к моей груди.

Я укладываю девочку на кровать. Осторожно снимаю обувь. И замираю, не зная, как поступить дальше.

– Я помогу, – шепчет Тая. – Ты лучше подумай, как нам кровать сюда вторую затянуть. Для Марка.

Маленький брат крутится тут же. Поглядывает тревожно на сестру.

– Я обещал мамке заботиться о Насте. Она может плакать, если проснётся одна, – рассказывает он и усаживается у сестры в ногах.

Кровать большая. Они вдвоём уместятся спокойно.

– Может, и ты поспишь? Пока мы придумаем со второй кроватью, заберём вещи?

Малыш с готовностью раздевается. Аккуратно вешает вещи на стул. Залезает на свою половину и вздыхает, прижавшись щекой к подушке. Тая укрывает их одеялом и подтыкает со всех сторон.

Марк засыпает мгновенно. Какие-то они слабые для своего возраста. Но что я понимаю в детях? Смотрю на Таю. У неё глаза блестят.

– Что-то не так, Эдгар, – шепчет она. – Ты с матерью не разговаривал? Что у них случилось, не спросил?

Я молчу. Беспомощность – вот что я ощущаю. Я всегда уверен в своих действиях. Привык командовать и распоряжаться. А сейчас стою перед своей молодой женой, почти девочкой, и не знаю, что ей сказать.