Тот, кто меня вернул

Ладно, скажем так — у меня всё более-менее. Сначала было тяжело — я не могла простить себя за побег в больницу, за острое сумасшествие, за недоверие к АДу. Скучала. Очень. Волновалась за него. Не хотелось переигрывать жизнь в одиночестве. Вроде всё хорошо, но внутри пусто. Да, я жадная и неблагодарная, но АД разбудил во мне незнакомую потребность, и теперь её не усыпить никакими уговорами. Легко сказать: «Пойду-ка я, переиграю жизнь». Можно погрузиться в работу и быт, зацепиться за привычное счастье. Намного сложнее избавиться от чувства, что всё это время я упускала что-то невероятно важное. Связанное с АДом, с его молчаливым присутствием, с тем, как его взгляд ощущается на моей коже. С тем, как он держал меня за руку.

То, что он для меня сделал, незабываемо. То, на что собирался пойти, — невероятно. Но дело даже не в этом. Я влюбилась. В ту самую встречу в больничном лифте, с первого взгляда. Влюбилась — и всё. Перечеркните остальное, отмойте наши отношения от драмы и благодарности, и останется только желанная тяга. И она ныла внутри, упрямо топала ногами, требуя возвращения АДа.

АД изменил меня настолько, что я не помещаюсь в моё прошлое счастье.

За всё это время я не получила от него ни единой весточки. Неудивительно, но обидно. Обратно мне пути нет, а вот он мог бы… мог бы простить за недоверие, за глупость, за всё остальное.

Захотел бы — простил. Значит, не захотел.

Даже Седов дал о себе знать. Да-да, Василий Седов, и тот прислал мне письмо. Всего несколько слов, зато какие памятные. Получила я его через месяц после переезда. Маленькая карточка, а на ней — шесть слов:

«Мой сын не стоил такой жертвы».

Замечательный папаша. Становится понятно, что у Стаса не было шансов вырасти нормальным человеком.

К карточке прикреплён чек на огромную сумму. Реально огромную, способную изменить жизнь десятка людей.

Что я сделала? Выбросила его, не задумываясь. Подогрела ужин, выпила чаю. Посидела у окна. Потом сунулась в мусорное ведро, разгладила чек и улыбнулась.

Есть идея получше.

Перевела деньги на счёт благотворительного центра реабилитации детей. От имени Василия Седова. Пусть знает, что его откуп пошёл на доброе дело. Об этом потом в газетах писали, даже пытались интервью взять, но Василий отказался. Сослался на проблемы со здоровьем.

Я надеялась, что после этого услышу от АДа хоть слово. Хоть «Знаю, что ты отказалась от денег, молодец». Или «Знаю, что ты отказалась от денег, дура». Приняла бы любой вариант, но нет, не написал. У меня были основания надеяться, что АД меня не забыл. Например, то, что за мной следили. Как обычно, погружённая в собственные мысли, я заметила охрану только через два месяца, да и то случайно. К счастью, неприметный мужчина сразу пояснил, кто его нанял, иначе я бы не на шутку испугалась. Пройдя инструктаж, я старательно притворялась, что не замечаю присутствия охраны.

Я частенько подумывала о том, чтобы заявиться к АДу на дачу, навестить. Даже спросила об этом охрану, но в ответ получила строгий запрет. Настолько жёсткий, что внутри тут же зародился протест. Возьму и поеду, чтобы извиниться, больше ничего. Тут же представляла, как АД выставляет меня на улицу. Или хуже — смотрит с жалостью, типа: «Влюбилась, дура? А ведь я же предупреждал». При мысли, что дверь может открыть другая женщина, становилось так тошно, что хоть кричи. Я сожалела, что мы так и не подружились с Женей, хотя какая уж тут дружба. Ни разу не сказала ей правду, а потом украла машину. На таком начале дружбу не построишь.

Вот так и живу. Вроде всё хорошо, но этого мало. Нужно большее. Не успокоюсь, пока не найду.

* * *

На открытие центра я не опоздала, и на том спасибо. Втиснулась в битком набитый лифт между пожилой женщиной и парнем в наушниках. Шесть вечера — самое время навещать больных, поэтому в новом здании больницы — толпа, не пробиться. Выдохнула, отстраняясь от смыкающихся дверей, и окаменела.

Меня словно заморозило.

Страх? Нет, точно не страх. Дежавю? Оно самое. А ещё радость, почти осязаемая, теплом вырывающаяся из всех пор.

Я излучаю счастье.

Стою, пошатываясь, взглядом упираюсь в блестящие панели лифта и не дышу.

Я чувствую его. В битком набитом лифте.

Присутствие АДа врезается в мои мысли чувственной дрожью.

Третий этаж. Двери открываются, но пассажиры стоят на месте. Только не говорите, что в лифте — непослушное дитё, нажавшее на все кнопки сразу.

Четвёртый этаж.

Переступаю с ноги на ногу. По плечам бежит озноб. Прикрываю глаза и кладу ладонь на закрывшуюся дверь лифта. Правую ладонь. Правую рабочую ладонь. Придерживаюсь, вслушиваясь в хор человеческого дыхания. Пытаюсь прийти в себя, чтобы обернуться, проверить, поздороваться, в конце концов.

Пятый этаж.

Вышли трое пассажиров. В лифте осталось человек пять, но я не могу повернуться, чтобы подсчитать точно. Чтобы проверить, кто стоит за моей спиной. Хотя зачем проверять, я и так знаю.

Он приехал ко мне.

Облегчение проносится сквозь меня вихрем. Всё в порядке, он рядом. Не забыл меня. Простил.