Тот, кто полюбит все твои трещины

Что касается Веста, он в основном страдал херней на пляже, но не то чтобы тебя это волновало. Была ли с ним Джордан? Может, и была, а еще там была куча людей, кому какое дело?

Он встретился с тобой и родителями на ужине, в ресторане, расположенном в городе, твоя мать слышала, что он «очень аутентичный». Еда была вкусной, но ты чуть не умерла от неловкости, когда мама настойчиво пыталась сделать заказ на испанском языке.

После того как официант ушел, ты наклонилась к ней и прошептала:

– Мам. Этот парень, возможно, говорит по-английски лучше тебя.

– Ну, раз уж я в Мексике, я хочу попрактиковать испанский.

– Нельзя говорить с мексиканцами по-испански; это расизм.

Отец закатил глаза:

– Да ладно, какой это расизм?

– Ну, мне кажется, это расизм.

– Она права, Джун, – сказал Вест с полным ртом бобов. – Это суперрасизм.

Мама сказала:

– Если бы мы были в Париже, я бы говорила с официантами по-французски.

– Ага, но это не то же самое.

– Почему это? – спросил отец.

Ты не знала.

– Просто это звучит, как будто ты относишься к ним свысока.

Отец сказал:

– Мне кажется, что ты привносишь в беседу предположения, которые не вполне справедливы.

Вест повернулся к тебе:

– А он прав. Может, это ты ведешь себя по-расистски, – сказал он с полным ртом бобов.

Ваш официант вернулся, и мама спросила его:

– Серхио? Вам было неприятно, когда я говорила с вами по-испански?

Лицо Серхио стало очень серьезным.

– Неприятно? Нет.

– Вы бы предпочли, чтобы посетители говорили с вами по-английски?

– Английский, испанский – без разницы. Оба подойдут.

После ужина твоя мама хотела посмотреть историческое шоу – цирковое представление в соседней деревне.

Вест откинулся на стуле.

– Ну, я не фанат всего этого туристического дерьма.

А твой папа сказал:

– А разве сидеть на пляже и пить коктейли – не туристическое занятие?

Вест засмеялся – «Ха!» – а затем сказал:

– Нет, серьезно, не хочу идти ни на какое тупое историческое шоу.

– Я без сил после веревочного парка, – сказала ты. – Может, посижу в отеле с Вестом.

Твоя мать метнула взгляд на отца, но он даже не заметил.

– Ты уверена, дорогая? – спросила она. – Если верить брошюре, шоу не такое уж и туристическое. Думаю, это может стать очень аутентичным культурным опытом.

Вест сказал:

– Нет значит нет, Джун. Оставь эту тему.

А ты сказала:

– Вообще-то, знаешь что, может, я и пойду.

Это было масштабное представление с сотнями актеров на старом деревянном стадионе. Все шоу было на испанском, но понять, что происходит, не составляло труда: это был краткий пересказ всего, что когда-либо происходило в стране, от майя и других ранних поселенцев до сегодняшнего дня. Тебе понравилось. Ты была рада, что пошла. Мама казалась счастливой, потому что ты пошла с ней, и это уже стоило того.

В такси по дороге в Crown Imperial ты думала о том, каково было бы расти в Пуэрто Вальярта. Ты представляла, как ходила бы на историческое шоу, если бы была мексиканским ребенком – это делали здесь все дети, как в Штатах ездят в Six Flags[11] или музей Холокоста. Ты бы постоянно туда ходила; помнила бы практически все наизусть. Ты представила, как пошла бы туда в последний раз перед отъездом в колледж.

– Да ладно, Елена, – сказала бы ты своей красивой и обаятельной мексиканской лучшей подружке. – Это будет весело.

А она бы сказала:

– Историческое шоу? Ты прикалываешься?

Вы двое сидели бы на задних рядах и все время отпускали шуточки.

– А, ацтеки подружились с испанцами? Ну-ну, именно так все и было. – Однако в конце представления, когда огни подсвечивают сцену в цвета мексиканского флага и все зрители начинают петь, вы бы заткнулись.

После шоу твоя мама спросила бы тебя, где ты была.

– Мы с Еленой ходили на историческое шоу.

Она бы не поняла, что вы сделали это типа ради шутки, но все же всерьез, как восемнадцатилетние делают вообще всё, она бы обняла тебя и прошептала на ухо:

– О, Хезер, – или какой там мексиканский эквивалент твоего имени, – пообещай мне, что никогда не забудешь, кто ты.

В ту ночь перед сном ты думала о своей воображаемой лучшей подруге Елене и своей воображаемой мексиканской маме и о том, как ни одна из них не могла бы понять, что же такого душераздирающего было в шоу, посвященном истории Мексики. А еще ты думала о том, как, несмотря на то что этот сценарий был полностью вымышленным, что-то в нем было таким правдивым, потому что ФАКТ: самыми важными вещами не делятся; они важны только для нас.

То, как мама закатывает глаза, твое внезапное решение больше не есть красное мясо, внезапная необъяснимая грусть, которую ты почувствовала, увидев отцовскую рубашку, наброшенную на спинку стула. Ты можешь это все записать, можешь включить в книгу фактов, но правда в том, что никто никогда не сможет по-настоящему понять то хитросплетение переживаний и чувств, которое и делает тебя тобой. Это твоя частная коллекция, личный секретный язык, камешек в кармане, с которым ты играешь, когда тебе тревожно, тяжелый, как геометрия, гладкий, как мыло.