Тот, кто полюбит все твои трещины

Разумеется, твоя естественная реакция на проявление симпатии – критика. Конечно же. Разве это не так похоже на твою героиню? Разве не так поступила бы «Вирджиния»?

Ты слышишь, как твой бывший муж напрягся. Возникает пауза, достаточно длинная, чтобы вместить подразумевающееся «Только не начинай», а потом он говорит: «Как спектакль?»

Потому что, разумеется, его естественная реакция на критику – смена темы.

– Он про нас, – говоришь ты. – Он целиком про нас.

– В смысле, о нас? О нас с тобой?

– Да не о тебе, идиот, обо мне, Дасти и Шеннон.

– Вот дерьмо, правда? А о чем именно?

– Да я не знаю. О том, какие мы все мудаки?

– Господи, – говорит твой непутевый бывший муж. – Естественно, очень в духе Дасти, блядь.

– Ага.

– А ты знала?

– Нет, блядь, не знала – ты шутишь, что ли? Думаешь, я бы приехала тогда?

– Знаешь, это очень в его духе. Он отталкивает людей. А потом удивляется, когда, типа, ваши родители не хотят…

– Сейчас антракт. Мне надо вернуться, пока он не кончился.

– Нет, Дакота. Иди-ка в отель или сходи в бар или еще куда-нибудь. Ты не обязана все это терпеть.

Но ты, конечно, так не делаешь.

По дороге обратно ты берешь бокал вина. Театр не может легально продать тебе алкоголь, потому что у него нет лицензии на это, но «рекомендованное пожертвование» составляет семь долларов. Ты принимаешь рекомендацию к сведению, но в итоге решаешь не жертвовать ничего, потому что разве быть здесь – уже не достаточная жертва?

Второй акт начинается, и две сестры снова врываются в комнату, и героиня, основанная на Шеннон, снова скидывает туфли, и в этот раз одна из них улетает слишком далеко и ударяется об искусственную стену номера, и вся декорация типа немного качается, и зрители смеются, но ты приходишь в бешенство. Ты представляешь себе брата на репетициях с этой актрисой, как он показывает ей, как именно скидывать туфлю, ровно так, как это делала Шеннон каждый раз, заходя в комнату. И не то чтобы это было каким-то большим семейным секретом или типа того, но тебе кажется, что воссоздание того, как Шеннон скидывает туфлю, каким-то образом умаляет ценность этого воспоминания. Типа, в следующий раз, когда ты вспомнишь о том, как Шеннон скидывала обувь, ты будешь представлять Шеннон? Или эту актрису?

Вторая часть спектакля гораздо более странная, чем первая: некоторые эпизоды могут быть сном, но это довольно сложно определить. В определенный момент свет становится красным и актеры поворачиваются к зрителям и начинают по-странному бубнить в унисон. Это то, что иногда случается на спектаклях, когда режиссер беспокоится, что зрители могут заскучать, поэтому он заставляет актеров смотреть прямо на людей, чтобы тем стало неуютно и они были бы вынуждены внимательнее следить за происходящим. Появляются стробоскоп и дым-машина, ближе к концу спектакля со стола сбивают чашку, и она укатывается со сцены, и одному из актеров приходится доставать ее из зрительного зала, такое тоже случается на спектаклях.

В конце свет гаснет, и твой брат начинает тут же хлопать, даже не дав никому перевести дыхание, как будто он боится, что, если он не начнет хлопать, никто больше хлопать не станет. А вдруг, мол, никто не поймет, что спектакль закончился. Вдруг вы бы все просто сидели в темноте, думая: «Что случилось? Спектакль еще продолжится? Это так задумано?»

Лично ты была бы не против посидеть в тишине и темноте – чтобы подумать о том, что ты только что увидела, подумать о том, что ты скажешь, решить, хочешь ли ты, чтобы брат увидел тебя заплаканной или нет. Большинство спектаклей, наверное, воспринимались бы лучше, если бы была возможность собраться с мыслями в конце, но большинство спектаклей такого не предусматривают, и этот в том числе.

Свет загорается снова, актеры выходят на поклон, и самое странное, что ты им хлопаешь. Ты вдруг обнаруживаешь, что аплодируешь этой кукольной пародии на твою жизнь, как если бы действительно посчитала все это изумительным представлением. В следующие месяцы ты будешь часто думать об этом вечере, и это вопрос, который не даст тебе покоя: почему ты хлопала?

После спектакля твой брат предлагает тебе пойти поужинать с ним, актерами и остальной командой. Судя по всему, в Нью-Йорке «ужин» – это когда ты ешь в одиннадцать вечера. Наверное, когда ты художник, то можешь позволить себе толковать определенные концепции на свой творческий вкус, особенно если у тебя нет работы на следующее утро, нет семьи или каких-либо угрызений совести по поводу того, чтобы заявиться на «ужин» почти в полночь и заказать вафли.

В любом случае все люди из театра очень рады познакомиться с сестрой Дасти.

– Значит, вы – настоящая Вирджиния, – говорит актриса, игравшая Вирджинию.

– На самом деле я Дакота, – говоришь ты. – Я почти уверена, что Вирджиния основана на нашей другой сестре, по имени Массачусетс.

– О, это та, что умерла? – спрашивает актриса.

А Дасти говорит:

– Это она шутит. У нас нет сестры по имени Массачусетс.