Читаем Тот, кто полюбит все твои трещины полностью

Тот, кто полюбит все твои трещины

– И ты считаешь, что, если бы я не пила, я бы заметила. Считаешь, что у Шеннон была передозировка, потому что я…

– Я просто говорю, что это было очевидно. Все выходные Тини говорила: «А что происходит с твоей сестрой?»

– Ну простите, что я не такой замечательный специалист по человеческому поведению, как Тини. Если тебе это было настолько очевидно, почему ты сам ничего не сказал?

– Я не знаю, – говорит он и давится следующей фразой, как будто она повисает на крючке в его горле, – и никогда этого не узнаю.

Тебе становится его жалко, но потом ты начинаешь злиться на него за это, ведь это он должен чувствовать себя виноватым после того, что сделал, поэтому ты говоришь:

– Шеннон – не твоя история. Я – тоже не твоя история.

И он говорит:

– Мне жаль, что ты так думаешь.

Ты киваешь. Это, в принципе, максимум, на который способен Дасти; непонятно, почему тебе казалось иначе.

– Я иду в отель, – говоришь ты. – Сколько я должна за ужин?

А он говорит:

– Забей.

А ты говоришь:

– Да ладно, дай мне заплатить.

А он говорит:

– Не беспокойся об этом.

Окей, ну хорошо. Одним поводом для беспокойства меньше.

Ты начинаешь уходить, а Дасти кричит тебе вслед:

– Видимо, хорошо, что мама с папой не приехали, да? Им бы пьеса точно не понравилась.

Ты поворачиваешься:

– Да я не знаю. Я вообще не понимаю, что у них в голове.

Если в бочке дерьма, которым был сегодняшний вечер, и была ложка меда, она заключалась в том, что, по крайней мере, в пьесе не рассказывалось о том, что случилось после смерти Шеннон, о том, как твои родители ушли в себя, самоустранились, как когда ты пыталась им позвонить и твоя мать сказала «Извини, Дакота, не могу разговаривать с тобой… сейчас для нас это все слишком тяжело», и когда она это сказала, твое горе утроилось. Ты не думаешь, что смогла бы вынести спектакль об этом.

– Я отправил им письмо по электронке, но… не знаю, почему я считал, что они придут.

Ты смотришь на него. Твоя театральная версия обняла бы его. Театральная версия сказала бы:

– Дасти. Что бы ни происходило с ними, я клянусь тебе, это не твоя вина.

Но реальная версия тебя просто смотрит на него и предлагает лишь сочувствующее пожимание плечами, которое каким-то образом должно сказать все, что необходимо сказать.

И он говорит:

– Ну, спасибо, что пришла.

Ты возвращаешься в свой номер в отеле, одна, направляешься прямиком к мини-бару и достаешь бутылку вина, которую купила заранее.

В номере две кровати, потому что у тебя не получилось взять номер только с одной кроватью, и тебе хотелось бы, чтобы Шеннон была здесь. Весь сегодняшний день тебе хотелось, чтобы она была рядом. Ты бы хотела послушать, что она скажет про пьесу – хотя бы ради этого.

Ты знаешь, что пьеса бы не задела ее так, как тебя, и это тоже ужасно раздражающе: почему ты вечно должна быть той, кого все задевает? После ужина с Дасти вы пошли бы выпить, только вдвоем, а после этого направились бы в гостиничный номер, который взяли напополам, и Шеннон скинула бы свою обувь.

– А мне понравилось, – сказала бы она, что, конечно, выбесило бы тебя.

По крайней мере, Шеннон пришла бы в восторг от того, что актриса, которая ее играла, однажды снималась в «Законе и порядке». «Роскошно», – сказала бы она. И посмотрела бы на тебя так свысока, будто это какое-то ее личное достижение. В тот момент тебя бы это разозлило, но, оглядываясь назад, ты бы подумала, что это очень смешно. Даже месяцы спустя ты бы возвращалась к этому моменту – Шеннон говорит «Роскошно» и выпрямляет спину, как чертова герцогиня Уэльская, – и каждый раз ты бы улыбалась.

Так что это стоило бы того.