Тот, кто убил лань

"Ты прости меня, Хабиб, — сказал после первых приветствий Темыр. — Я погорячился тогда и наговорил много глупостей. Даже оскорбил тебя. Я раскаиваюсь. Недаром говорят в народе: "Пусть первая твоя мысль тебе останется, а вторая — мне". Стыдно теперь за те слова, хоть и поздновато. Ты уж извини меня..."

Хабиб Базба и жена его Асят встретились глазами.

"Ничего, я тогда же простил тебя", — сказал Хабиб.

"Идите к столу, позавтракайте с нами", — радушно пригласила Асят гостя.

"Спасибо, мне очень некогда, — ответил Калги Темыр. — Третьи сутки в поле гниет под дождем моя кукуруза".

"Почему же так?" — сочувственно спросила Асят.

"Не на чем привезти. Вот я и пришел к тебе, Хабиб. Одолжи буйволов".

"А это как скажет жена", — ответил Хабиб и, хитро улыбаясь, посмотрел на жену.

"Ну конечно, — ответила Асят, поняв мужа, — дадим буйволов, арбу и сами придем помогать. Так ведь?" — обратилась она к мужу.

— В тот же день общими усилиями они убрали кукурузу с поля, — закончил рассказ Бамат Кове.

Среди слушателей был стосорокалетний Таркил Джесиб. Он сказал:

— Того, кто отомстил вовремя, называют ахаца. А того, кто мог отомстить, но воздержался, проявил великодушие к поверженному врагу и даже выручил его из беды, называют афырхаца — герой из героев. Не каждому ахаца дано стать афырхаца.

Пуля вылечила.

Перевод С. Трегуба

Уаа-рай-да...

Тот не мужчина,

кто не умеет

скрыть страдания свои...

Так пел почтенный стотридцатилетний Гидж Эшба, тихонько ударяя сморщенными пальцами по струнам своей апхярцы. Любил он, собрав вокруг себя людей, петь им старинные песни и рассказывать о былом. Вот и сейчас, усевшись в кружок, все слушали исполняемую им уже не раз "Песню ранения":

Уаа-рай-да...

Тот не мужчина,

кто вздохом иль стоном

выдаст мученья свои...

Уаа-рай-да...

Стоны и вздохи —

женское дело,

женщинам легче от них.

Уаа-рай-да...

Тяжкие раны

посланы нам в испытанье

выдержки, воли своей.

Уаа-рай-да...

Если бы трусость спасала...

Уаа-рай-да...

Заяц бы дольше всех жил.

Уаа-рай-да...

Любит трусливого смерть,

разборчива умная пуля,

труса не пощадит.

Так пел старый Гидж Эшба, а закончив, наклонил голову к апхярце, долго прислушивался к отзвуку струн и, словно вспомнив о чем-то, улыбнулся.

— В наше время, — начал он, — стонать и жаловаться на боль считалось недостойным для мужчины. Лучшим джигитом был тот, кто умел молча переносить самые тяжкие страдания. Застонать при женщине — значило оскорбить ее.

Жил у нас в деревне крестьянин Мсоуст Чукбар. Как-то в лесу он занозил ногу. Нога распухла и стала нарывать. Боль была нестерпимая.

Вечером после ужина сидел Мсоуст у очага. Жена уложила детей спать. Распухшая его нога заболела так сильно, что он не выдержал и застонал.

"Как тебе не стыдно стонать при женщине", — вспылила жена. Она была очень оскорблена.

Мсоуст смутился и не знал, что ей ответить. Он пробормотал, что у него адская боль.

"Адская, — передразнила его жена. — Но ведь ты даже не ранен пулей. Ведь это всего-навсего заноза!"

Мсоуст оскорбился. Чтобы восстановить в глазах жены свое мужское достоинство, он выхватил пистолет, приставил дуло к опухоли и, не долго думая, выстрелил. Пороховой дым и пепел, поднявшийся с очага, окутал его густым облаком.

"Унан, хаас! — ужаснулась жена. — Что ты сделал? Ты застрелился?"

В отчаянии она бросилась к мужу, но сквозь рассеивающийся дым увидела его улыбающееся лицо.

"Ты хотела, чтобы это была пуля? Ты права. Теперь смотри, мне стало легче".

И действительно, пуля пробила нарыв, и Мсоуст вздохнул с облегчением.

Газыри.

Перевод С. Трегуба

В старину не знали газырей. Порох, картечь, пули, а бывало, и просто камешки носили прямо в сумках — артмаках. Ох и долго же приходилось заряжать ружье! Сначала из артмака порох высыпали на ладонь, потом отмеривали на глаз и высыпали в дуло длинноствольного кремневого ружья. И лишь после этого заряжали его картечью или пулей. Нужна была большая ловкость, чтобы действовать быстро. Вот и придумали газыри. Газыри ведь и значит по-абхазски: "готовое". В них клали уже готовые, заранее отмеренные заряды и нашивали на черкеску узенькие, совсем одинаковые карманы — по двадцать в ряд. Только газырями редко пользовались. К ним прибегали в самых крайних случаях. Каждый сам решал в бою, пришло ли время брать заряды из газырей. Стрелять без толку считалось дурной привычкой и совсем уж позорным — раньше времени хвататься за газыри.

Как-то раз соседи из-за перевала напали на ущелье Мрамба. Набег был совершен неожиданно, исподтишка и большими силами. Мрамбовцы не ждали нападения, однако встретили врага смело; завязался бой.

На узкой тропинке, которая вела в село Мрамба, тяжело ранили молодого абхаза Сеида. Но он, не обращая внимания на рану, засел с несколькими товарищами в скалах и, прячась за выступами, продолжал бить наседавших врагов.

Они все ближе и ближе подступали к селению. Друзья Сеида оставляли выступ за выступом. Но Сеид не покидал своего места. Истекая кровью, он продолжал стрелять. Его редкие и меткие выстрелы наносили врагу большой урон.