Тот, кто знает. Книга вторая. Перекресток

Они оставили Григория в доме: талантливого гинеколога после еды неизменно клонило в сон, а если учесть кулинарные таланты Анны Моисеевны и ее стремление накормить как можно сытнее и обильнее, то легко представить, что ни о каких прогулках после обеда не могло быть и речи. Гриша свалился и уснул мертвым сном, а Наташа и Инна отправились по своему излюбленному маршруту, занимавшему три часа, по дороге вдоль леса, потом через поле, до озера и обратно.

— По-моему, у твоего Вадика с головой не в порядке, — поставила диагноз Инна, выслушав подругу. — Устраивать скандал из-за того, что в ванной кто-то не выключил свет! Уму непостижимо.

— Инуля, дело не в свете, а в том, что его вся ситуация достала. Понимаешь? До-ста-ла. Он попал в ту жизнь, к которой никогда не готовился и к которой он никак не может приспособиться. Ну ты представь: мальчик из хорошей офицерской семьи, вырос в достатке, в отдельной квартире. С детства приучен к порядку и аккуратности, даже стерильности. Воспитан в духе патриотизма и преданности интересам Родины. И так до тридцати семи лет. А потом вдруг оказывается в коммуналке, где не за всем можно уследить и не все вовремя убрать и помыть. А потом еще и вынужден уволиться из Вооруженных Сил, потому что идет сокращение. Для него это огромная травма. И не успел он с этим как-то морально справиться — на нас сваливаются мама с Люсей и Катей. Квартира становится еще более коммунальной. Он и с Бэллочкиным-то присутствием с трудом мирился, а теперь еще и это… Чтобы как-то разрешить проблему, он идет торговать в надежде за полтора года скопить деньги, чтобы отселить Люсю с дочерью, но торговля идет совсем не так, как он себе представлял, и денег он зарабатывает куда меньше, чем рассчитывал. Работа у него тяжелая, весь день на нервах. Три раза у него крали вещи прямо с прилавка, два раза он покрывал их стоимость из собственного кармана, в третий раз заметил вора, побежал за ним, завязалась драка. Куртку он отвоевал, но домой пришел избитый. Каково ему, в недавнем прошлом блестящему офицеру, вести такую жизнь? Конечно, я понимаю, дома его все раздражает, и он ко всему цепляется. В кухне на полу остались капли после мытья посуды — почему не вытерли? Почему свет в ванной не погасили? Почему пятнышко на плите? Почему крошки на столе? Почему мальчики пришли с тренировки не в двадцать два пятнадцать, а в двадцать два тридцать? Он привык, что у него на корабле царит идеальный порядок и дисциплина, и он хочет добиться того же дома. А я не могу за всем уследить. Я же прихожу домой, как правило, позже его, а за день там столько всего накапливается! Одна мама чего стоит. Все роняет и не может поднять — не видит. Все проливает и не вытирает. И свет забывает гасить, и воду иногда не выключает. Но она же старенькая! А Вадик бесится. Я его понимаю, Инуля, и я стараюсь его не раздражать, но у меня не получается.

Инна некоторое время шла рядом, не говоря ни слова, потом вдруг осторожно взяла Наташу за руку.

— Натка, а ведь ты его не любишь, — негромко сказала она.

— Я? Я не люблю Вадика? — Наташа даже задохнулась от возмущения. — Да ты что, с ума сошла? Я шестнадцать лет замужем за ним, у нас двое детей…

— Ага, — хмыкнула Инна. — Ты себя послушай повнимательнее. Я тебе о любви говорю, а ты мне о чем? О шестнадцатилетнем замужестве, о детях. Это ты не мне отвечаешь, это ты сама себя уговариваешь.

— Да нет же, Инна, ну что ты выдумываешь! Я его люблю, он мне очень дорог.

— Угу. Настолько дорог, что ты его боишься. Стараешься не раздражать, не расстраивать, не злить. Даже курить при нем не решаешься — ему, видите ли, не нравится. Ты просто вбила себе в голову, что раз он твой муж и отец твоих детей, то ты обязана любить его до гробовой доски и хранить ему верность. Это не любовь, Натка, эта иллюзия, причем иллюзия опасная. Она может разрушить вторую половину твоей жизни. Ты вспомни, нам с тобой уже по сорок лет. Сколько осталось-то? Всего ничего. Протянем мы с тобой, бог даст, еще столько же, но как женщины будем функционировать еще очень недолго. Состаришься — а вспомнить будет нечего. Разве что Марика.

— Господи, да Марик-то тут при чем? — возмутилась Наташа. — Я его любила, когда была совсем девчонкой. Он меня и поцеловал-то всего один раз, когда прощался перед отъездом в Израиль.

— Вот-вот, и я о том же. Давай пройдем все последовательно. Сначала был Марик, так? Сколько лет тебе было, когда ты в него влюбилась?

— Не помню точно. Лет восемь, наверное, а может, девять.

— Очень хорошо! До семнадцати лет ты по нему сохла, пока он не отвалил в загранку. Потом еще года два подпитывалась воспоминаниями и тихо страдала.

— Инка!