Тот самый

Вопрос повис в воздухе без ответа.

Я молча пожал плечами, и Алиса, не оборачиваясь, посмотрела на меня в отражении. Наши взгляды встретились. В осунувшемся лице и в хрупкой фигуре я неосознанно искал сходства – доказательства, что мы все еще были семьей.

«Все еще», – мысленно повторил я и заметил, что сочетание слов все еще носило оттенок безысходности. Обычно так говорили, когда все хорошее должно закончиться: я все еще тебя люблю, я все еще в тебя верю, я все еще… Каждое все еще неизменно сменялось безразличием. Когда человек произносит все еще, можно начинать отсчитывать секунды до неминуемого конца. Все еще – это бомба замедленного действия, которая обязательно взорвется и ранит тебя осколками.

– Кажется, кто-то говорил, что во время апокалипсиса выживем только мы и тараканы. – Я усмехнулся, но получилось совсем не весело. Уголки рта опустились, будто их тянули вниз железными крючками.

– Ты разговаривал с Киром?

Она сорвала бумажное полотенце и вытерла руки. Я отвел взгляд.

– Нет, не разговаривал.

Алиса тщательно, до красноты вытирала лицо, а я разглядывал трещины в кафельных стенах.

– Я не знала, что ты такой. Ты ничего не говорил.

– Я и сам не знал, кто я. К тому же… – Я замолчал, подбирая слова, но ни одно из них не казалось мне правильным. – Неважно, кто тебе нравится, важно – почему.

Алиса молча кивнула. Я повернул дверную ручку, и мы вновь оказались в светлом помещении. Мы были не самой образцовой семьей, но все же мы ею были. Когда дверь хлопнула, Алиса подскочила с места, словно только и ждала этого звука. К нам подошел ветеринар.

Я отстраненно слушал их разговор. Наркоз, сломанная лапа, внутреннее кровотечение, разбитая мордочка, гематомы и ушибы. Наш Гораций победил смерть. Я ощутил легкость, и вместе с ней на меня навалилась слабость, будто я не спал несколько суток. Будто все последние дни были затянувшимся кошмаром.

Через полчаса мы вернулись домой без Горация: его придется забрать только завтра, когда угроза жизни окончательно отступит. Сейчас он лежал под капельницей. Я верил, что с ним больше не могло случиться ничего плохого. Он вернется домой на Черепаховую гору. Он будет жить.

Когда я перешагнул порог дома, то быстро поднялся к себе, на ходу скидывая кроссовки, и рухнул в кровать. Усталость сковала меня и лишила возможности двигаться. В эту секунду я ощущал себя кем угодно, но только не человеком: бесформенным сгустком, маленькой точкой в огромной Вселенной. Вселенной не было дела до ничтожной точки.

Я проспал несколько долгих часов и проснулся с головной болью. Время снова дало ход. Сердце Горация билось. Я вслушивался в тиканье настенных часов и смотрел в потолок: он являлся преградой к мертвым холодным звездам. Я хотел подняться к ним над черепичной крышей и стать таким же равнодушным и далеким от всего мира. Я хотел наблюдать за миром, но не соприкасаться с ним.

Элла твердила: нельзя жить без надежды. Я верил: у нас все наладится. Всегда налаживалось. Наша семья напоминала мне одинокую лодку без паруса, дрейфующую в море. Ее подбрасывало на волнах, заносило в стороны и сильно качало, но лодка всегда оставалась на плаву. В нашей семье никогда не было абсолютно хорошо или абсолютно плохо.

«Не бывает света без тьмы, – вспомнил я слова Эллы. – И любви без боли».

Может быть, она права.

Утром мы забрали Горация. Белый бинт ярко выделялся на фоне черной шерсти. На стесанном подбородке виднелась тонкая розовая кожа и красно-коричневая корка. Когда Гораций пытался медленно встать на лапу, он тут же падал и шипел, никого не подпуская. Алиса не отходила от него.

Он был нашей надеждой.

Мы решили поужинать вместе. Алиса села напротив меня, и я воспринял это как маленький сигнал, вспыхнувший зеленым светом: она когда-нибудь примет то, что случилось. Может быть, она поймет меня. Сейчас я хотел этого больше всего на свете.

– С Горацием все будет хорошо. – Мама поставила на стол пузатый чайник. За стеклом плавали крупные черные чаинки. Мягкий аромат заполнил кухню. – У всех все будет хорошо.

– Жизнь не бывает справедливой, – повторил я слова мамы и налил себе крепкого чаю в любимую кружку. Я наблюдал, как на черной поверхности расползалась белая пленка. – Нужно привыкать. И трезво смотреть на жизнь. А желательно вообще никогда не подниматься к солнцу, как Икар, и летать только у земли, чтобы не спалить крылья.

Я поднес кружку ко рту и медленно, смакуя каждое движение, подул на ее поверхность.

Мама желала, чтобы я стал человеком без души, и я действительно мог им стать.

Алиса покачала головой, не глядя на меня, и посмотрела на Горация. Тот лежал на цветастой подстилке, не шевелясь. Ветеринар прописал ему антибиотики, перевязки, мазь и полный покой. Мама не хотела признаваться, но она тоже привязалась к коту. Я видел ее обеспокоенный взгляд и напряженные плечи.

После сказанных слов я ждал одобрения мамы, ведь она всегда мечтала, чтобы я мыслил как она.

– Я была не права.