Тотти. Император Рима

Пять минут. И вот тут лавина меня и настигла. Пока «Рома» работала на результат, мои мысли сосредоточились на другом. Теперь, когда счет был в нашу пользу и главной задачей было «потянуть» эти пять минут, ситуация внезапно явилась мне во всем своем масштабе. И во всей своей парадоксальности: я должен был потянуть последние пять минут своей карьеры. Я, который сыграл бы и пять тысяч минут. Эта мысль мучила меня до тех пор, пока я не увидел себя у углового флажка (непонятно, как я там оказался) готовым обыгрывать Лаксальта. Я коснулся мяча, и в этот миг Тальявенто свистнул три раза. Все закончилось. Двое-трое генуэзцев подошли обнять меня первыми, затем подошел и Лаксальт, как будто только в этот миг ему пришло в голову, что он стал участником самой значительной сцены в его жизни.

Все закончилось. Я ощутил растущую внутри меня огромную дыру, бездну, которая засасывает воздух. Коротко поздравил ребят, потому что мы все же добились нужного результата, и это было большое дело, но потом я поспешил в раздевалку. Я пообещал себе вот что: если почувствую, что теряю контроль над эмоциями, то доверюсь списку, который я составил и запечатлел в памяти. На этом этапе я должен был переодеться, пока остальные остаются на поле, пока президент спускается с трибуны и все готовятся к церемонии.

Это был первый из трудных пунктов. В пустой раздевалке, где шум стадиона становится далеким гулом, были я, Вито и пятеро клубных сотрудников. Те, что были самыми важными, больными мной всю свою жизнь, и даже больше, потому что болели за меня и их отцы, что подчеркивает эту необычную семейственность «Ромы». Подумайте о Джаннини, чей папа был руководителем молодежной структуры клуба. Подумайте о Де Росси, чей папа – тренер молодежной команды клуба. О Бруно Конти и о моих отношениях с его сыном Даниэле – я вам рассказывал об этом. И вот эти пятеро начали плакать как телята, а мне пришлось закричать надрывающимся от первых слез голосом:

– Даже не начина’, а то будем до утра реветь!

И другие глупости, которые мне пришли в голову, чтобы остановить это сползание. Они отвернулись, чтобы не видеть меня, я отвернулся, чтобы не смотреть на них, Вито мне расскажет, что он был близок к обмороку в этот миг, когда, повернувшись к нему спиной, я стягивал с себя футболку. Он подумал о том, что это последняя футболка «Ромы», которую я снимаю с себя, последняя, смоченная моим потом, и он почувствовал, что пол уходит у него из-под ног. Как после удара ножом. Снимая бутсы, я снова медлил, но потом быстро закончил переодевание и вышел. Сел на ступеньки в коридоре и ждал, когда настанет время выхода на сцену. Сидел довольно долго, где-то минут двадцать; есть фотографии этих минут, на которых мой взгляд вроде бы пуст, но на самом деле я думал. Только не о будущем, а о прошлом. Думал и вновь переживал победы, поражения, травмы. Меня пронизывала боль утраты. Это было как увечье. Когда мне подали знак, что пора идти – все готово, стадион ждет меня, – я, направляясь к выходу, думал, как было бы прекрасно, если бы сейчас Паллотта ждал меня с новым контрактом в руке и сказал бы, что это была грандиозная шутка. Но это чепуха, которая мелькнула в голове на несколько мгновений. Я отлично знал, что все закончилось, и перестал мечтать. Я вышел на свет, и шум «Олимпико» был такой, что напомнил мне день завоевания скудетто. Все аплодировали стоя. Над стадионом звучала музыка из «Гладиатора».

ВСЕ ЗАКОНЧИЛОСЬ. Я ОЩУТИЛ РАСТУЩУЮ ВНУТРИ МЕНЯ ОГРОМНУЮ ДЫРУ, БЕЗДНУ, КОТОРАЯ ЗАСАСЫВАЕТ ВОЗДУХ.