Tough Cookie (СИ)

Брат вздрагивает и с испуга дергается, проезжаясь локтем по его ребрам, матерится сквозь зубы, заставляя себя отпустить. Чихо успевает уловить эту резонирующую по всем фронтам боль, которая безбожно разгоняет его собственный страх до первой космической, и начинает злиться больше на автомате, от отсутствия хоть какого бы то ни было контроля, крепко сцепляя пальцы на чужом предплечье. Чонгук не то чтобы невменяемый, но Чихо кажется, что тот сейчас скорее застрял где-то вне границы реальности, в своих пенящихся мучениями, сходящихся криками мыслях. Боль в его глазах разливается даже за края радужки, и Чихо надеется только, что он не заплывет в нее настолько глубоко, чтобы захлебнуться и не выплыть, туда, куда У уже не сможет дотянуться.

— Эй, ты меня слышишь?!

Чихо оттаскивает Чонгука подальше от перепугано оглядывающихся медсестер, от доктора, бесполезно повторяющего «мне очень жаль», и ощутимо встряхивает за плечи, как будто младший ничего не весит даже. Пару раз проходится ладонью по щекам, чтобы привести в чувство, и не позволяет отвести взгляд. Чонгук только тогда потеряно моргает, порывисто выдыхая, словно лишь сейчас понимает, где он, и что происходит, когда пальцы Чихо сжимаются до синяков, и он держит, давит собой, будто накрывает пленкой жидкого азота, вымораживая облепивший со всех сторон мертвенный вакуум. Но стоит ему лопнуть, как весь воздух в легких выгорает, Чонгук оседает тяжелым изодранным мешком, всхлипывает, когда Чихо успевает подхватить и усаживает к себе на колени, невесомо поглаживая по спине. Скулит затравленно в чужую шею, а Чихо взгляд отвести не может. От всей этой неразберихи ужасно стучит в голове, У не знает, куда бежать, и что делать, но брат, до этого крепко, почти до скрипа, сжимающий кожанку у него на руках, вдруг начинает как-то мелко трястись и выть, не по-человечески совсем, отчаянно, будто жизнь свою провожает, и подбирается весь, замолкая и упираясь острым подбородком в чихово плечо.

— Чонгук?! — тихо зовет Чихо и напрягается, когда вместо ответа улавливает рядом натужные задушенные хрипы. — Маленький, ты…?

Договорить У забывает, Чонгук задыхается над ухом, скребет по груди, пока Чихо пытается его отцепить и понять, какого, блять, черта все это с ним происходит. Малой не может дышать, испуганными, пустыми совсем, глазами мажет по пространству, хрипит страшно и пытается согнуться, исчезнуть, соскальзывая назад. Чихо перехватывает его, кричит, вымаливая о помощи, пытается выпрямить и заставить вдохнуть, но чужие легкие будто схлапываются и намеренно отказываются принимать кислород. Чонгук болезненно обмякает и практически теряет сознание, когда молодой медбрат и парочка безликих медсестер стягивают его на каталку, перебираясь в ближайшую свободную палату, и крутятся-крутятся-крутятся вокруг него, над ним, рядом, смеряя показатели и пичкая успокоительными, заставляя дышать.

Чонгук бледный, просвечивающийся совсем на этих тошнотворно белых простынях, с какими-то датчиками на груди и руках, он не живой словно, и в Чихо клинит все микросхемы и жизненные системы: так не должно было быть. Не с Чонгуком. Только не с ним. Здесь что-то совсем запредельное, выворачивающее наизнанку, необходимое и потерянное, понимает Чихо, глядя на Чона через мутное, небольшое стекло в двери. Он оказывается такой маленький и беззащитный, беспомощный, хрупкий, и Чихо не хочет верить ни единой мысли, заползающей в голову, о том, что могло так переломить его родного, любимого мальчика.

Чихо вдавливает подрагивающую ладонь в стекло, упираясь в него лбом, и считает про себя минуты. Одна, вторая, третья, а Чонгук все такой же неподвижный, только пальчики на лежащей поверх одеяла руке рефлекторно поджимаются и тут же расслабляются, замирая. Время идет мимо, но Чихо заставляет себя отдернуться, развернуться спиной и нашарить взглядом приоткрытую створку в злосчастный кабинет. Незнакомый доктор пару раз мелькает в проеме расплывчатой исчезающей тенью, и У понимает, что дальше так продолжаться не может. Он должен знать. Абсолютно все. Только вот правда делает лишь хуже.

Уставшая фигура встречает Чихо тяжелым взглядом и все тем же пугающим сочувствием. Мужчина не предлагает сесть, просто медленно подходит вплотную и, пожав руку, интересуется, что ему нужно. Словно дает шанс передумать. Не узнавать то, что на самом деле знать совсем не хочешь. Но Чихо на это только как-то обреченно хмыкает и спрашивает все равно.

— Он к нам недавно перевелся, — с треснувшим спокойствием в голосе тихо проговаривает доктор и отворачивается к окну, нервно отщелкивая автоматической ручкой. — Хороший мальчик. Его мать несколько лет лежала в городской больнице. Не знаю, откуда он взял деньги, чтобы положить ее сюда, маленький же еще совсем, но госпожа Чон… тяжелая она была, мы предполагали, все варианты рассматривали, при которых она могла не пережить операцию, а оно вон как получилось. Не дожила даже.