«Товарищ Керенский»

И все же именно для создания репрезентации Керенского образ «борца за свободу» был особенно важен. И он сам, и его сторонники, как мы уже видели, уделяли немало внимания выстраиванию такой репутации: ни один другой политический лидер не удостоился в то время стольких биографических очерков, созданных дружественными ему авторами.

К тому же иногда сторонники министра выделяли особый, более высокий статус Керенского по сравнению с другими «борцами за свободу». Так, председатель Борисоглебского землячества Харьковского университета вскоре после свержения монархии приветствовал «первого среди великих борцов за волю»[265]. И в последующие месяцы некоторые современники указывали на особое место Керенского в ряду «борцов за свободу». К примеру, 10 июля министру была направлена телеграмма о том, что организация социалистов-революционеров Молитовской фабрики «приветствует Вас, первого борца свободной революционной России, выражает Вам, в лице Вашем Временному правительству, – полное доверие». Представитель же Могилевского Совета крестьянских депутатов, приветствовавший Керенского 20 мая, именовал его ни больше ни меньше как «апостолом революции и освободителем крестьянства»[266].

В некоторых текстах той поры молодой политик рассматривался в качестве уникального, даже единственного освободителя страны. Это отношение проявлялось в письмах и резолюциях, адресованных Керенскому и осенью 1917 года: «Вы тот, кому вся Россия обязана освобождением от царского гнета»[267]. В другом случае министр описывается как главный освободитель страны, руководитель «борцов за свободу». Некий унтер-офицер П. М. Романов, пожелавший сменить свое родовое имя, напоминавшее теперь о «старом режиме», обращался к нему так: «Прошу вас, великий борец!!! За весь народ, который нес этот хомут и ярмо, вы уже, господин Керенский, во главе со всеми другими явились великим освободителем этого гнета и сняли это ярмо…»[268]

Именно применительно к Керенскому подобное обращение использовали даже пропагандисты австро-венгерской армии, стремившиеся распространять антивоенные настроения в рядах своих противников. В австрийской листовке, адресованной русским солдатам-фронтовикам, содержалась ссылка на министра, якобы заявлявшего ранее о своем желании прекратить военные действия: «Ваш верный товарищ Керенский, как освободитель народа, взял всю власть в свои руки и обещал народу, что война скоро кончится»[269].

Следует напомнить, что и сам Керенский в публичных выступлениях неоднократно ссылался на свои революционные заслуги и использовал этот прием чаще, чем другие видные политики.

Наконец, молодой министр, со своей стороны, тоже активно участвовал в создании культа «борцов за свободу». К этому его иногда подталкивало и общественное мнение. Так, общее собрание торговых служащих Тюмени, состоявшееся 5 марта, обратилось к нему со следующим посланием: «…в великий день выборов в городской Совет рабочих депутатов [собрание] просит вас, дорогой Александр Федорович, передать наш привет святым мученикам и борцам за свободу Екатерине Константиновне Брешковской, Вере Николаевне Фигнер, Николаю Морозову, другим ветеранам освободительного движения и сказать им, что мы жизнь положим за идеалы, к которым они стремились»[270]. В этом обращении именно Керенский упоминается как достойнейший представитель нового поколения революционеров, именно он уполномочивается выступать перед лицом легендарных предшественников, «святых мучеников», символизирующих братство «борцов за свободу». В других же приветствиях молодой политик даже упоминается в одном ряду со «святыми мучениками». Всероссийский съезд учителей, например, постановил приветствовать Керенского, Брешко-Брешковскую, Фигнер, Плеханова «и других деятелей революции» (показательно, что текст этого приветствия был напечатан в главной газете партии социалистов-революционеров)[271]. Молодой политик занял почетное место в ряду признанных ветеранов революционного движения, и в такой ситуации все усилия по созданию культа «борцов за свободу» были для Керенского особенно выгодными. К тому же формирование этого культа соответствовало основному вектору создания новой политики памяти после Февраля.