«Товарищ Керенский»

Когда в Думу пришли первые революционные полки, когда они бродили по Таврическому дворцу и спрашивали: «Что нам делать?», а все еще колебались что-нибудь предпринять… Керенский немедленно вытребовал своих офицеров. «Вы спрашиваете, что вам делать», – обратился он к солдатам, вынимая лист бумаги с адресами всех представителей старой власти. «Вот вам, офицеры, и работа. Идите, немедленно арестуйте сторонников престола и привезите их сюда».

В бессмертной шахматной партии между Думой и властью это был в ту минуту гениальный шах и мат сторонникам Николая Второго. И этот шаг сделал Керенский[237].

Согласно некоторым версиям популярных биографий Керенского, подготовленных в 1917 году, аресты, произведенные по его приказу, позволили ему разоблачить антинародные заговоры «слуг старого режима»: «…он первым допрашивал их, и эти допросы давали не раз возможность успешно бороться с врагами России». Молодому депутату молва приписывала заслугу в прекращении стрельбы на улицах столицы, и эти слухи нашли отражение в его ранних биографиях: «Так, при допросе Керенским бывшего министра внутренних дел Протопопова 1-го марта, последний выдал ему план расположенных на домах Петрограда пулеметов, на которых полиция производила обстрел народа. Пулеметы были сняты, и стрельба прекратилась»[238].

В то же время Керенский предотвратил самосуды над арестованными, которых доставляли в Таврический дворец; это обстоятельство также должно было укреплять его авторитет[239]. Для одних современников это была яркая демонстрация той власти, которой обладал политик, другие же видели в молодом депутате сторонника гуманных мер, борца с внесудебными расправами.

Между тем частное совещание членов Государственной думы постановило избрать из своей среды Временный комитет – Комитет членов Государственной думы для водворения порядка в столице и для сношения с лицами и учреждениями. На комитет возлагались обязанности следить за развитием событий и принимать соответственные меры, вплоть до взятия в свои руки всей исполнительной власти. Формирование нового органа власти было поручено совету старейшин, председателем комитета был избран Родзянко, Керенский стал одним из членов. Сразу же некоторые члены комитета начали действовать как представители власти[240]. В ночь на 28 февраля комитет взял власть в свои руки, однако руководители Думы датировали это событие предшествующим числом[241]. Комитет фактически одобрил действия Керенского по аресту царских сановников и подтвердил его полномочия[242].

Вечером 27 февраля, на первом заседании Петроградского Совета рабочих депутатов Керенский был избран в Исполнительный комитет Совета, а затем стал и товарищем (заместителем) председателя Совета; его кандидатура была выдвинута социалистами-революционерами. Сам он на этом заседании не присутствовал и о своем избрании узнал позднее[243]. Не было Керенского и на первом заседании Исполкома. Организаторы Совета, видные активисты социалистических партий, в большинстве своем относились к энергичному политику настороженно, но, выдвигая влиятельного депутата на пост товарища председателя, стремились с его помощью укрепить собственные позиции (в конце концов, и сам Совет возник при содействии Керенского)[244].

Смелые выступления перед восставшими солдатами, личный контакт с центрами протестного движения и, наконец, аресты царских министров – все это принесло Керенскому особую популярность, он быстро становился важнейшей фигурой революции. Из деятелей, известных широкой публике, только Керенский действовал столь решительно и ярко: «Он был единственный человек, который с энтузиазмом и полным доверием отдался стихии народного движения… Единственно он со всей верой в правду говорил с солдатами “мы”… И верил, что масса хочет именно того, что исторически необходимо для момента», – вспоминал трудовик В. Б. Станкевич. Уникальную роль Керенского отмечал и социал-демократ Н. Н. Суханов, ставший впоследствии его жестким критиком: «Незаменимый Керенский издыхающего царизма, монопольный Керенский февральско-мартовских дней». В такой обстановке некоторые консервативные члены Думы воспринимали его как революционного «диктатора»[245].