«Товарищ Керенский»

Действия Керенского в создании культа «борцов за свободу», как видим, не представляли какого-то исключения, однако и его биография, и его политическая позиция в 1917 году, и его авторитет, и контролируемые им ресурсы придавали его акциям особое значение и особый смысл. К тому же по сравнению с Колчаком и некоторыми другими участниками политического процесса «революционный министр» прославлял «борцов за свободу» с бóльшим энтузиазмом и большей искренностью. Со времен своей юности он был носителем политической культуры радикальной интеллигенции – культ «борцов за свободу» был необычайно важен для него самого, для его друзей и родных, и, например, в его собственной квартире до революции хранились некие памятные вещи, напоминающие о восстании лейтенанта Шмидта[280]. Риторика и ритуалы сакрализации «борцов за свободу» были Керенскому хорошо известны и эмоционально значимы для него.

В той версии истории, которую революционный министр предлагал новой России, нашлось место и для некоторых царей. Так, 5 марта он торжественно передал в Первый департамент Сената акты отречения от трона Николая Второго и великого князя Михаила Александровича. При этом Керенский приветствовал «учреждение, созданное гением Великого Петра для охраны права и законности». Вряд ли такое заявление понравилось всем противникам монархии, однако показательно, что Тан, ветеран революционного движения, счел нужным обратиться именно к данным словам, утверждая: «Поучительно отметить эту словесную дань культурного человека гению Великого Петра, этого свирепого и могучего революционера на троне. Не в пример другим, Керенский явно сознает различие между Петром Великим и ничтожным Николаем Романовым»[281].

Отношение министра к Петру Великому проявилось и в другой ситуации. В июле, в условиях, когда некоторые военные корабли, названные в честь монархов, меняли свои имена, Центральный комитет Балтийского флота поднял вопрос о присвоении учебному судну «Петр Великий» нового имени – «Республика». Керенский же счел нужным сохранить «историческое наименование». Очевидно, что и многие моряки считали возможным оставить «революционера на троне» в пантеоне великих предшественников новой России: всего в составе флота было три корабля, названных в честь Петра I, и все они сохранили свои названия во время революции[282].

И все же именно культ героев революционного движения играл особую роль в той версии прошлого, которую Керенский предлагал стране. При этом между влиянием самого политика и его участием в разработке и реализации революционной политики памяти существовала связь: создавая священный культ «борцов за свободу», он укреплял собственный авторитет[283].

В той версии истории России, которую предлагал Керенский, особое место уделялось декабристам. Показательно, что даже в напряженной атмосфере революции он находил время для обсуждения проекта монумента, посвященного первому поколению «борцов за свободу». Идею возведения памятника политик обсуждал с великим князем Николаем Михайловичем, масоном и знатоком эпохи Александра I, – этот представитель дома Романовых изъявил готовность пожертвовать на указанную цель значительную сумму денег[284]. Примерно через месяц Керенский направил в главную газету партии социалистов-революционеров письмо, которое и было 8 апреля опубликовано. Министр счел нужным высказать свое мнение относительно места для монумента: «При разрешении вопроса о выборе места для памятника жертвам революции надо вспомнить слова Николая Тургенева в его книге “Россия и русские”: “Через сто лет эшафот (декабристов) послужит пьедесталом для статуи мучеников”. Мне кажется, что русское общество этот завет должно выполнить»[285].

Керенский, по-видимому, искренне чтил память о декабристах еще до того, как стал министром. Вместе с тем память об офицерах, бросивших вызов самодержавию, была весьма важна для политического использования в 1917 году: напоминание солдатам об этой когорте «борцов за свободу» могло способствовать смягчению напряженных отношений между рядовыми военнослужащими и офицерами, а эта проблема оказалась чрезвычайно актуальна уже в первые дни Февральской революции[286]. Так, 14 марта, во время встречи с писателями Д. С. Мережковским и З. Н. Гиппиус, Керенский просил Мережковского, работавшего тогда над романом «Декабристы», написать брошюру, которая напомнила бы солдатам о подвиге первых офицеров-революционеров и тем самым смягчила бы трения в войсках. Брошюра Мережковского «Первенцы свободы» вскоре увидела свет. (Фактическим ее автором была Гиппиус: в ранней редакции своего «дневника» она пишет о своей работе над «декабристами» «для Керенского».) При этом первый вариант текста, опубликованный в журнале «Нива», был посвящен «продолжателю дела декабристов» А. Ф. Керенскому[287]. Тем самым революционная деятельность министра представлялась как успешное завершение борьбы, начатой «первенцами свободы», бережным хранителем памяти о которых он выступал.