Товарищ комбат

В последних числах августа немцы, подтянув свежие силы, бросились на штурм внешнего обвода обороны Сталинграда. На узком участке фронта Гот нанес сильный удар по левому флангу армии и прорвал оборону переднего края. Соединения нашей армии в многодневных боях были изрядно потрепаны и не могли удержать занимаемые позиции. Ценой огромных потерь враг овладел станцией Абганерово и разъездом «74-й километр». Резервов у нашей армии не оставалось, немцы вот-вот могли выйти ей в тыл и отрезать ее. Командующий фронтом отдал приказ отвести основные силы на новый рубеж по реке Червленной. Дивизия полковника Сорокина держала оборону в центре армии, против нее Гот сосредоточил одну танковую и две пехотные дивизии. К полковнику Сорокину выехал член Военного совета армии генерал Абрамов, чтобы сообщить комдиву, что его дивизия будет прикрывать отход армии. Командующий армией высоко ценил Сорокина и просил передать ему свою личную просьбу: «На тебя вся надежда, Владимир Евсеевич, выручай!»

В ночь на 29 августа армия начала отход, а с рассветом десятки «юнкерсов» и «хейнкелей» набросились на позиции дивизии. Потом ударила артиллерия; в сопровождении танков двинулась в атаку пехота. На армейском НП не умолкал грохот разрывов снарядов, небо заволокло завесой дыма и пыли. Но дивизия не дрогнула, остановила лавину танков и отбила наступление пехоты.

Часа через три после повторной бомбежки и артподготовки последовала новая атака гитлеровцев. На этот раз их танки прорвались к артиллерийским позициям дивизии. Полковник Сорокин доложил генералу Шумилову, что много людей выбыло из строя, убиты несколько командиров батальонов, командир полка. Шумилов коротко сказал: «Приказываю держаться!»

Помощи ждать было неоткуда. Армия потому и отходила, что у нее не было сил, чтобы удержаться на занимаемых позициях. Во второй половине дня немцам удалось прорваться к командному пункту Сорокина. Дивизионная артиллерия потеряла половину орудий, снаряды были на исходе. Сорокина тяжело ранило, однако эвакуироваться он категорически отказался и продолжал руководить боем. Спустя немного погибли комиссар и начальник штаба дивизии. Личного состава и боевой техники осталось меньше одной трети. Начальник оперативного отделения доложил о создавшемся положении в штаб армии. Оттуда последовала команда: «Задача вами выполнена, по мере возможности отходите к внутреннему обводу обороны Сталинграда». Отойти к своим удалось немногим.

— 126-я дивизия дала возможность армии развернуться на внутреннем обводе обороны Сталинграда, — заключил рассказ капитан.

— А что стало с комдивом? — спросил Губкин.

— Судьба его мне неизвестна. Знаю только, что из окружения он не вышел…

— Значит, погиб и командир полка майор Наумов… — сокрушенно вздохнул Губкин. — Может, слышали о судьбе капитана Шакуна?

— Нет, — коротко ответил капитан. — Остатки дивизии отошли в полосу 57-й армии.

Губкин долго еще сидел молча, не в силах смириться с мыслью, что многих однополчан больше нет в живых, вспоминал своего комдива, храброго и волевого полковника, восхищался его мужеством. Не распорядись так жестоко и безжалостно судьба, из него вышел бы крупный военачальник.

Георгий с нетерпением ждал выздоровления, но рана заживала медленно, и чувствовал он себя плохо. В глубине души сознавал, что все его переживания вызваны прежде всего отсутствием писем от Аси. Мать ему прислала письмо, в котором почему-то просила как можно быстрее подтвердить, что он, Георгий, в самом деле жив, и сообщить всю правду о своем ранении, но ничего не писала об Асе и детях. В Георгии с новой силой пробудилась тоска по родным, по дому. Ему казалось, что на передовой у него была спокойней жизнь, правда, она в любой момент могла оборваться, но на сердце не было такой тяжести, какую он переживал здесь, в госпитальной палате.

Скверно было на душе и от фронтовых сводок. Враг прижал наши войска к Волге, в Сталинграде днем и ночью кипели жестокие уличные бои.

Шел третий месяц пребывания Губкина в госпитале, а от Аси не было вестей, она почему-то упорно молчала. Отсутствие писем от нее насторожило Георгия и отдалило их друг от друга. Находясь вдали, он не мог объяснить, что же между ними произошло. Между тем дело шло к выздоровлению. Перед самой выпиской его навестил Образцов. Он тоже был ранен и эвакуирован в Саратов, только находился в другом госпитале. От наблюдательного взгляда ординарца не укрылось подавленное состояние взводного, и он уговорил лейтенанта вечером пойти в госпитальный клуб.

В клубе собрались выздоравливающие раненые, медсестры, шефы-студентки. В зале звучала музыка. Георгий сразу же увидел Музу и пригласил ее на танец. Они плавно закружились под звуки вальса «На сопках Маньчжурии». Муза танцевала легко и красиво, какая-то притягательная сила таилась в ней. После вальса был следующий танец, потом еще и еще. И каждый раз, приглашая ее, Георгий испытывал все большее волнение.