Товарищ комбат

— Это хорошо, — одобрил генерал. — Как солдаты?

— Рвутся в бой!

— Найдите Губкина. Передайте, чтобы срочно прибыл ко мне на КНП!

Однако искать комбата не пришлось, он появился сам. Костин передал ему приказ Городовикова.

— Как думаешь, зачем вызывает? — спросил Губкин.

— Думаю, не для того, чтобы чай пить, — улыбнулся замполит. — Видно, есть у начальства подходящая тема для разговора, коль позвал в такой поздний час.

Комбат раскрыл полевую сумку. Там все было на месте: карта, компас, карандаши для нанесения обстановки и записей боевых распоряжений.

Губкин направился к Городовикову, а Костин быстро прошел к батальонной кухне.

— Что у вас на завтрак, товарищ Гугин? — поинтересовался он.

— Котлеты пожарские, товарищ замполит! — весело ответил повар.

— Сколько человек на котловом довольствии?

— Триста восемь!

— Триста восемь было два дня тому назад, — грустно заметил Костин и тяжело вздохнул. — Значит, писарь самовольно решил перед наступлением увеличить рацион и в строевой записке не исключил тех, кто погиб или эвакуирован в медсанбат.

В другой раз писарю досталось бы от замполита, но перед наступлением Костин не стал портить настроение ни ему, ни себе. Лишь сделал пометку в блокноте: поговорить после боя с начальником штаба батальона, чтобы тот впредь не подписывал не глядя строевую записку о постановке личного состава на котловое довольствие.

Городовиков поставил Губкину боевую задачу и стал объяснять, как ее лучше выполнить. Комбат внимательно слушал своего комдива. Он понимал — будет очень нелегко, но в душе радовался, что его батальону предстоит первым восстановить границу Союза Советских Социалистических Республик и начать громить фашистского зверя в его же логове.

Комдив, закончив инструктаж, задержал свой взгляд на комбате и подумал: «Увидимся ли мы после боя?» Поднялся со стула, крепко обнял капитана за плечи и поцеловал его.

— Надеюсь, Георгий Никитович, на тебя, как на себя, — проникновенно проговорил он, не выпуская его из своих объятий.

Губкин был намного моложе Городовикова, и отцовская теплота растрогала его. Он как сын прильнул к груди комдива. Но тут же распрямился, принял стойку «смирно».

— Товарищ генерал, приказ будет выполнен!

— Ни пуха ни пера…

Губкин вернулся в батальон от комдива поздно.

— С какими вестями, Георгий Никитович? — нетерпеливо спросил его Костин.

— Как всегда, с добрыми! — улыбнулся комбат, разворачивая карту. — Вот, погляди. Небольшая высотка, ничем не примечательная вроде, верно? А три года назад здесь стоял наш пограничный столб. Теперь нам доверено восстановить его. Комдив дополнительно усилил нас минометным дивизионом и танковой ротой.

— До самых счастливых дней дожили, Георгий Никитович! Надо довести столь почетную боевую задачу до партийного и комсомольского актива батальона. Пусть поработают с людьми.

— Главное, не забудь флаг подготовить, чтобы водрузить на границе!

…Августовское ночное небо молнией прорезали ракеты, освещая все вокруг холодным светом. Когда ракеты гасли, в глубоком, заросшем кустарником овраге, в двух километрах от реки Шешупа, становилось еще темнее. Здесь замполит Костин собрал коммунистов перед боем на партийное собрание: во всем боевом, с автоматами за спиной, гранатами на ремнях. Вначале он подвел итог прошедшим боевым действиям, затем разъяснил важность задачи, которую они должны были выполнить. Его сообщение о том, что их батальону доверено первому водрузить флаг Родины на границе, было встречено всеобщим ликованием.

С волнением в батальоне ожидали утра 16 августа. Было о чем подумать и сержанту Закаблуку, и лежавшему рядом с ним рядовому Герасимчуку. Оба они, солдат и командир, томились в обороне от бездействия, время для них как бы остановилось. И наоборот, в наступлении настроение у них поднималось, они чувствовали себя бодрее, собраннее.

Герасимчук еще никогда не брал столько гранат, как в этот раз. Наконец-то сбывалась его мечта: отплатить фашистам за все зверства, за муки советских людей, их горе и страдания, за расстрелянных жену и детей, за разрушенный родной дом. Закаблук вспомнил сестру Марию, расстрелянную гитлеровцами, и почувствовал, как сердце закипело яростью.

Губкин долго не мог заснуть, в который раз повторяя про себя глубоко запавшие в душу слова приказа Верховного Главнокомандующего: «…восстановить государственную границу Советского Союза по всей линии — от Черного до Баренцева моря…» И приснилось ему в эту ночь, будто он с победой приехал домой. Мать плачет и обнимает его, а он ей передает горсть земли, взятую с могилы брата Василия…

Где-то рядом ухнул взрыв, и Губкин проснулся. Уже наяву подумал: как было бы хорошо, если бы мать узнала, что ее младший первым из всей Советской Армии вывел свой батальон на границу, туда, где погиб ее средний сын! А впрочем, война есть война. Впереди еще тяжелые бои, и счастливая звезда, светившая ему до сих пор, может мгновенно померкнуть.

Забрезжил рассвет. Торжественно прозвучали слова боевого приказа: «…первыми проложить путь к границе с фашистской Германией».