Товарищ мой

Колониальный строй уже в агонии,
Лев стал беззуб и дряхл, все это верно.
Но мы с тобой пока еще в колонии
И чувствуем себя без виз прескверно.

Нас пятеро. Мы первые советские,

Ступившие на этот берег душный.
Аэродром. За ним лачуги ветхие,
И вид у пальм какой-то золотушный.

Встречает нас чуть не эскорт полиции.

Достойны ль мы подобного почета?
Черны мундиры, и чулки, и лица их,
И тут же штатских агентов без счета.

Недюжинное рвенье обнаруживая,

Один из них, картинно подбоченясь:
«А ну-ка, покажи свое оружие!» —
Бросает, мне, выпячивая челюсть.

Обидно за него, сержанта черного,

Такую злобу вижу здесь впервые.
Откуда это исступленье чертово?
Поверят ли в Москве, что есть такие?

Чего скрывать? В дорогу взял, конечно, я

Опасные свои боеприпасы:
Ему я предъявляю ручку вечную
С пером в броне из голубой пластмассы.

Смотри, гляди, мое оружье — вот оно.

С ним три войны прошел, четыре стройки.
Оно не куплено, оно не продано.
Как пули в цель, должны ложиться строки.

Средь полицейских агентов сумятица,

Не ожидали, что мы примем вызов.
Сержант наемный неуклюже пятится
И в наши паспорта штампует визы.

Полиция и явная и тайная

Стоит вокруг него угрюмой кучкой. .
..Еще неделю править здесь Британии.
Вот так мы и запишем
Вечной ручкой.

1960

ЛЕЧУ В ХАНОЙ

Три дня промаявшись в Китае,
С морозом перепутав зной,
Границу мы перелетали
На бреющем,
Во мгле ночной.
Казалось все условным, странным —
Луна и силуэт горы.
Как будто — снова к партизанам
В отряд Петра Вершигоры.

Тогда в кабине было тесно,

Я втиснулся, как в диск патрон.
А здесь — пустующие кресла
Виденьями со всех сторон.
Мне померещилось сурово,
Что рядышком с плечом моим
Плечо Евгения Петрова,—
Конечно, вместе мы летим.
Иосиф Уткин дремлет сзади,
Чертовски молод и красив,
А впереди Гайдар Аркадий
Уснул, ремней не распустив.

Но вот луна в кабину влезла,

И стали матово-белы
Опять —
Пустующие кресла
И непримятые чехлы.

Из выбитого поколенья

Нет больше никого со мной.
И обрывает наважденье
Пылающий внизу Ханой.

1967

ДЕВУШКА В БЕЛОМ