Товарищ Сталин, вы большой ученый…

Она отмучилась, а я освободилася,
Сижу в гимназии с распущенной косой,
Рыдаю, как дитя,
                         от горьких Божьих милостей,
По лужам скорбных дней брожу босой.

Над клумбою горят созвездья георгинов,

Плывут на юг народы птиц и журавлей,
А в сердце сироты вновь бросила рябина
Кровавых ягод гроздь – на свете нет красней.

Мне снился гимназист —

                                     печальный старец юный, —
Рвалась я в монастырь,
                                              но он воскликнул «нет!»
И твердо спел куплет,
И это был дуэт
С его родной гитарой семиструнной —
Про черный в кобуре
Семизарядный пистолет.

О ландыши весны! О лета жизни жимолость!

О ваши благородия осенние грибы!
Спасибо, Господи, за каждую из милостей…
За горечь сладкую…
Прости, что тихо плачу…
Спасибо, Господи, – я, так или иначе,
Спасибо говорю за сей удар судьбы.

Над клумбою горят созвездья георгинов,

Плывут на юг народы птиц и журавлей,
А в сердце сироты вновь бросила рябина
Кровавых ягод гроздь – на свете нет красней.

Сентябрь 2013

Бог проявляется в деталях Послесловие

Воспринимать родителя объектом филологических штудий не приходило мне в голову, покуда он не предложил написать послесловие для его поэтической книжки. Казалось бы, современный читатель имеет дело с архаичным материалом – энциклопедией советской жизни. Но материал для писателя – не самоцель, а повод обнаружить свое место в мире как минимум; максимум – создать собственную систему координат.

Помимо неожиданности и парадоксальности, которые выгодно отличают настоящее от пошлого, помимо жизнерадостности, далеко не всегда сопутствующей искусству, в нем должен действовать и сформулированный Шкловским метод остранения, который проявляет старое в новом свете. Пожалуйста: среди прочего, взгляд на мир глазами советского слепого, китайского поэта или правой ноги товарища Сталина, оппозиционные взгляды которой противоположны взглядам левой.

Сочинительство – протокол общения с Богом. Автор может находить Его хоть в самом себе (образцы клинического нарциссизма в изобилии поставляют и графоманы, и мастера слова), но у писателя религиозного, которым отец стихийно является, Бог выступает в банальном амплуа истины в последней инстанции.

Зато в кафкианских инстанциях предлагаемых его героям обстоятельств место Бога занимают идеи: эйдосы, обернувшиеся трескучими лозунгами советского земного рая (в генетически модифицированном изводе ими соблазняют и сегодня). Путь человечества от великого до смешного – от Бога до его замещения пародией на разум – оказался долог и кровав; отцу досталась роль его бытописателя.

Метафизика советской власти непостижима без погружения в быт, о который разбилась даже любовная лодка ее главного поэта. Советская власть – «Титаник» и айсберг одновременно; энтелехия революции, которая убивает своих детей, как Тарас Бульба, – тем, чем она их породила. Ее диалектика – диалектика дефицита – в сочетании нехватки свободы с избытком мнимой духовности.

Пустую мысль отец однажды определил как колесо без привода. Это и есть то самое Красное колесо, которое прошлось по костям русского народа, – колесо, от которого отцу посчастливилось уйти, как Колобку. Черты этого Колобка-трикстера свойственны почти всем его героическим персонажам.

Прием остранения возвращает нас к поэтическим текстам отца. Что общего в их героях – от эпического старого большевика, воспевающего товарища Сталина как бога, до лирического китайского поэта Юз Фу? Они – певцы деталей, будь то щепки из-под топора грузинского лесоруба или ветхая корзина из ивовых прутьев, в которой китайский Овидий находит посланья римского, простите, столичного друга.

Бог проявляется в деталях, когда они свидетельствуют о Нем. Оскверненное подобие Божьего образа может очиститься только Словом, и вернувшись в Него. Это – принцип герметической оптики: то, что внизу, помогает рассмотреть то, что вверху:

Вселенная и в лужах, и в болотцах
заглядывалась на саму себя,
по-моему, выискивая сходство
планетки нашей с капелькой дождя.