«В 1929 году меня приняли в Шаньдунский провинциальный экспериментальный художественный театр в Цзинани. Это была художественная школа, где я изучала главным образом современную драму, а также классические музыку и драму. Мне было тогда всего 15 лет. Школа предоставляла бесплатное обучение и еду и денежное пособие — два юаня (около 60 американских центов) в месяц[22]
. Поскольку школа предпочитала принимать выпускников неполных и полных средних школ и даже студентов университета, формально я не подлежала приёму. Меня приняли лишь потому, что в школе было слишком мало девочек. Я проучилась там всего один год, но познала многое. Я изучала всё, что мне попадало под руку. Вставала я затемно и старалась выучить как можно больше». Она не только усердно читала драматическую литературу и училась петь в традиционной опере и играть в современной драме, но и ознакомилась с рядом музыкальных инструментов. Среди них был рояль (для Китая того времени экзотический инструмент), на котором она училась играть три месяца. Хотя её преподаватель любил свою ученицу, он был непреклонным сторонником строгой дисциплины. Следя за скоростью игры, он бил её по запястью палочкой; этот педагогический приём она считала предосудительным. Прозанимавшись так мало, она не пошла дальше гамм и элементарных упражнений.В классе Цзян Цин было всего три девушки. Она была самой младшей. Две другие, как и остальные учащиеся школы, смотрели на неё свысока из-за её поношенной одежды. Жена директора, Юй Шань, некогда ученица первого женского педагогического училища в Тяньцзине (где училась также Дэн Инчао, жена Чжоу Эньлая), была сестрой одной из этих девушек[23]
. «Реакционерка», она без конца изводила Цзян Цин. Но Цзян Цин не оставалась в долгу и ухитрялась устраивать всяческие каверзы другим ученицам. Теперь, спустя более 40 лет, она припомнила одну с удовольствием и не без злорадства (в чём открыто призналась).Школа размещалась в старом конфуцианском храме. В его комнатах летом было очень душно. После уроков учащиеся часто выходили освежиться в громадный главный зал. Цзян Цин отчётливо помнила гигантскую статую Конфуция в центре зала. Конфуция окружали 72 мудреца — его ученики. Как-то в знойный вечер Цзян Цин в изнеможении уселась на старый плетёный стул в зале. Тут чинно вошли две другие ученицы и потребовали, чтобы она встала и принесла им стулья. Цзян Цин решила подчиниться, но по-своему. Сначала она предложила подержать лампу, чтобы помочь им, потом внесла для них в зал два стула. Когда они гордо уселись, она выскользнула с лампой из зала, захлопнула за собой дверь и убежала. Оставшись одни в жуткой кромешной темноте, девушки завизжали, умоляя спасти их.
Несколько учеников бросились успокаивать их. Раздобыв фонарь, юноши направились в темноту, чтобы выследить Цзян Цин и «проучить» её (так она сказала). Со всех ног она помчалась к высокому кустарнику возле речки, и они не смогли найти её там. Но девушки знали, что в конце концов ей придется вернуться в комнату, где они жили вместе, и они расквитаются с ней. Когда Цзян Цин решила, что они уснули, она незаметно проскользнула в комнату, ощупью добралась до своей кровати и плотно натянула на себя сетку от москитов. Однако девушки знали, что Цзян Цин ужасно боится щекотки. Когда она заметила, что чьи-то пальцы угрожающе просовываются через сетку, наступила её очередь завизжать. Рассерженные девушки старались добиться от неё обещания не повторять такой злой шутки. «Там будет видно»,— уклончиво сказала она.
На их долю выпадало и много хорошего. Для игры в пьесах Цзян Цин нужно было сначал овладеть пекинским диалектом — общепринятым мандаринским языком всякого официального и культурного общения в Китае. Она говорила на шаньдуньском диалекте, а точнее, на диалекте местечка, где она родилась. Другие учащиеся покатывались со смеху от её неуклюжих стараний: они-то уже бегло говорили на пекинском диалекте. Тем не менее она настойчиво добивалась своего, вспоминала Цзян Цин скорее с гордостью за успехи, чем с обидой. Один однокашник был её репетитором и терпеливо выслушивал её упражнения в декламации.