Товарищ Цзян Цин. Выпуск первый

Чтобы у меня не оставалось сомнений в том, какой она человек, серьёзным тоном продолжала Цзян Цин, я должна понять, что она «никогда ничего не брала у мужчин». В старом Китае, когда мужчина и женщина шли куда-нибудь вместе, платил всегда мужчина. Она же, по её словам, никогда так не поступала. Когда у неё не было денег, она говорила мужчине: «На этот раз платишь ты, но в следующий раз платить буду я». Однажды ей вдруг захотелось посмотреть «Камиллу» с Гретой Гарбо в первоклассном кинотеатре. В богемном настроении она накинула пальто мужского покроя и взяла с собой не женскую сумку, а мужской бумажник. К тому моменту, когда она подошла к кассе, все хорошие билеты были уже распроданы и остались только билеты на балкон по одному юаню. За такую цену она могла посмотреть тот же фильм с одного из лучших мест в каком-либо второразрядном или третьеразрядном кинотеатре. Она решила поискать такой театр. Пробираясь по улицам, она чувствовала, что за ней кто-то тайком наблюдал, а затем приблизился, но она не осмелилась оглянуться, чтобы не выдать своих подозрений. У кинотеатра она столкнулась с одним приятелем. Когда они стали покупать билеты, Цзян Цин обнаружила, что у неё пропал бумажник — его стащил карманник, которым, видимо, и был таинственный человек, преследовавший её на улице. Рассерженная и смущённая, она испугалась, как бы её приятель не подумал, что она только делает вид, будто собирается уплатить, а в действительности не намерена этого делать. Кроме того, она не хотела признаться ему, что у неё украли деньги, опасаясь, что он её пожалеет и попытается помочь. Поэтому она быстро простилась с ним, остановила рикшу и стала искать кого-либо из друзей, кто мог бы одолжить ей деньги на самое необходимое. Не найдя никого из знакомых, она наконец отправилась в банк и заняла небольшую сумму под огромный процент. Теперь, добавила Цзян Цин, она со стыдом признаётся, что так и не смогла вернуть запятую сумму до отъезда в Яньань.

Ухудшающееся здоровье угнетало её, а приступы малярии временами вызывали бредовое состояние. Уходя из дома днём, она никогда не знала, какую клевету увидит в газетах или какие сплетни услышит. В те дни она зачастую чувствовала себя так, как будто «предлагала себя в рабство массам». (Она не пояснила смысла этого необычного выражения, означавшего, по-видимому, известность и уязвимость.) Но настроение масс бывает таким непостоянным и непредсказуемым! Они могли то сердиться на неё, то в восторге хватать её за руки и приветствовать её цветами.

Одна из её приятельниц, корреспондентка газеты «Дагунбао», знала о её опасном состоянии — о её постоянном страхе и о том, что её жизнь неоднократно подвергалась угрозе. Эта женщина уговаривала её дать знать о своём тяжёлом положении, сообщив о нём в печати. Почему бы ей не дать отпор врагам? Но Цзян Цин отказалась. Однако вскоре после этого она случайно встретила корреспондента, который поносил её в другой газете. Он с широкой улыбкой протянул руку, чтобы поздороваться с ней. Цзян Цин в бешенстве крепко прижала руки к бокам и огрызнулась: «Вы оклеветали меня жирным шрифтом!»

В 1936 году, когда переживаемый ею личный кризис всё нарастал, она хотела бежать из Шанхая, особенно после празднования «двух десяток» (10 октября было Национальным днём в Китайской Республике). Но, поскольку у неё был заключён контракт с кинокомпанией, она не имела права уехать из города. Примерно в это время некоторые из её близких друзей убедили её написать несколько статей о волновавших её проблемах. Зная, что ранее она не хотела этого делать, они удивились, когда она наконец решилась на это. К сожалению, первая статья, которую она написала, получилась не такой, как она предполагала. В том месте статьи, где она употребила выражение «японские империалисты», типографский рабочий изменил иероглиф, означавший «японский», так, что смысл статьи был искажён. После этого кое-кто из других её друзей советовал ей прекратить дальнейшие попытки обнародовать свои радикальные мысли в печати. «Ты нарвёшься на арест»,— предупреждали они её. Она могла лишь с гневом напоминать им, что двумя годами раньше её уже однажды похищали и заключали на несколько месяцев в тюрьму.

Среди статей, опубликованных ею в Шанхае в эти критические месяцы, была «Наша жизнь», которая появилась в левом журнале «Гуанминь цзацзи» («Свет») 25 мая 1937 года[82]. Хотя её, Цзян Цин, юношеский марксизм, возможно, был наивным — ей в то время было 23 года,— она откровенно выразила своё понимание стоявшей перед актёром дилеммы. Её вера в потенциальные возможности современного движения в драматургии была изложена голосом актрисы, чьи социальное положение, профессиональная компетентность и политические взгляды постоянно ставились под сомнение. Тридцать лет спустя она вновь стала излагать свои аргументы — на сей раз с наблюдательной вышки культурной революции,— но тогда, в «Нашей жизни», она писала: