Традиции & Авангард. №3 (15) 2023 г.

– Не пью я. После инсульта.

– Ну да, ну да…

Вадим Степанович вновь оглядел комнату. Деревянные кресла, старые половики, простенькие жёлтые обои. Со столом, неуместно торчащим посередине, комната казалась пустой и широкой. Чудилось – вот-вот и в ней оживёт эхо звуков и голосов, запоздало разыгрывая всю сцену сызнова.

– Не куксись, дед, правильно ты всё сделал, – сказал Вадим Степанович Золотову, однако скользнувшая улыбка прибавило своё: «Дурак ты, Золотов, просто дурак!»

Уходя вслед за Николаем Степановичем, он кинул, не оборачиваясь: «Прощай!» – и хлопнул дверью, будто затворил склеп.

Золотов так и сидел. Сердцебиение медленно приходило в норму, но напоследок с десяток раз ударилось громко и больно, как молотком по железу. Он достал из- под тетрадей валидол, положил таблетку под язык.

На улице темнело, в дальних домах зажигались окна – пятнышки жёлтого света, точно отколотого от луны. Темнело и в комнате – всё превращалось в серое и чёрное, в зыбкое.

Золотов включил настольную лампу. Круг света упал на столешницу, но дальше, в комнате, всё стало ещё темнее и призрачнее.

В тишине громко щелкнул дверной замок. Шуршанье пакетов, усталое свистящее дыхание. Серафима пришла готовить ему ужин.

– Чего это в темноте сидишь?.. Ой, и наследили! Коллеги приходили?.. Заходили сегодня в школу. Молодые.

Вежливые такие… Вишь, спрашивали про тебя… Ох, спрашивали! – Она прошла на кухню, включила там свет. Голос её стих, но не прервался. – Что ты, как ты… Ученики твои?.. Ценят тебя, помнят! Всё спрашивают, проведывают… Вишь, не забывают…

Золотов подумал о книгах на полу. Придётся врать. Полез, мол, перебирать, да устал, голова закружилась. А деньги… Он сгрёб их, сунул в тумбу стола. Себе оставил только одну зелёненькую да двухсотенную – хватит пока.

Это правда, у него-то никого нет. А вот у Серафимы детей двое и внучка. Она как помело, про всех всё расскажет, а про своих чужому человеку – ни слова. Суеверная по-деревенски.

Внучка учится в педе на первом курсе. На коммерции. По баллам хватало и на бюджет – по русскому и литературе сам подтягивал, по другим предметам по дружбе помогли старые учителя – но места, как назло, уплотнили, освобождая для волонтёров, спортсменов, олимпиадников и прочих активистов, давно смекнувших, что проекты стряпать выгоднее, чем учиться. А с этого года добавятся юные блогеры, стримеры, шоумены – новые Гениусы, «молодёжные лидеры», привет от большого Гениуса и его политических инициатив…

Ну, ничего, деньги будут – выучим.

Золотов достал из тумбы стола старую запылённую тетрадь в клетку – «подарок» тех лет, когда под зарплату выдавали всё, кроме денег, – чуть выцветшая бумага, маленькие следы ржавчины от скрепок. Взял шариковую ручку. На обложке в самом верху вывел крупными печатными буквами: «СТИХИ. Тетрадь ученика Турунина». Раскрыл.

Он писал сосредоточенно, медленно. Пальцы немели, и буквы выходили крупными, детскими. Ему приходилось лишь смотреть, чтобы наклон букв был чуть влево. Что ж, у каждого свой талант – у одного богатый отчим и самомнение, у другого, у Золотова например, немеющая рука, отчего почерк становится угловатым, детским, точь-в-точь как у Святика Турунина; уж он-то этот почерк хорошо помнил, найдись настоящая его тетрадь – было бы не отличить.

Он и писать старался то, что было в настоящей тетради. Но не всё мог вспомнить. Однако прекрасно помнил ощущение – вот дал мальчик ему почитать стишочки, что-то сказать. А говорить нечего, стихи даже для первоклассника дрянь. И всё какая-то грубость, заносчивость. И ошибки в каждом слове. На следующий день, остановив мальчика в коридоре, он просто молча протянул ему тетрадку: на, мол, посмотри сам. А тот посмотрел – красные зачёркивания, красные подчёркивания, одинарные и двойные, красные волнистые линии – и сунул Золотову обратно. Губы у мальчишки побелели, сжались. Но не задрожали. Он будто бы поменялся и не поменялся. Прорезалась гусиная лапка морщин в углу левого глаза, но улыбки не было, а было что-то такое, молчаливое, но говорящее: «Ну вы теперь всё, ну я теперь вас!» Золотов не помнил, почему взял тетрадку назад – как во сне был, и холодок в животе; казалось, мальчик перед ним перевернулся с ног на голову.

«Вот же уродец! – думал он позже, возвращаясь домой. – Ну и чёрт с тобой, оставайся дураком».

Он достал из вечной кожаной папки его тетрадь и выбросил в мусорку – теперь и не упомнишь в какую.

Это было перед весенними каникулами, в последний день. А в апреле мальчика в школе не оказалось – переехал с матерью в другой город.

Ладонь у Золотова быстро уставала, он прерывался, отдыхал, слушая, как Серафима что-то лопочет, как льётся вода, гремят кастрюли. Время от времени звуки затихали, и он явственно представлял, как Серафима вытирает ладонью повлажневшие глаза – сердобольная от природы, она всегда пускала слезу, вспоминая про болячки брата.