Что касается первой задачи, то мы должны снова подчеркнуть то, что мы уже давно подчёркивали: нельзя и думать ни о какой прочности целого — в нашем случае возможного европейского единства, — если эта прочность не гарантирована в частях. Однако парламентские демократии не выполняют этого условия: в них не хватает продолжительной прочности политической воли, и в них исключается наличие созидательного «центра». Отсюда в политической области нужно начинать строить такой национальный порядок и соответствующую вертикальную конструкцию, которая должна оставлять достаточную свободу действий для особенностей соответствующих решений различных народов. Для достижения этой цели будет необходимо преодолеть многое из–за господствующего в настоящее время климата в европейских странах, в большей или меньшей степени подвергшихся влиянию неевропейских или находящихся только в ожидании понятия Европы идеологий. Однако иного пути свершения «серьёзных дел» не существует.
Что же касается духовных элит, то нужно занять определённую позицию, прежде всего, против всякого «интеллектуализма». Весьма обманываются, если думают, что мобилизация и соглашение интеллигентов, писателей и профессоров различных наций дало бы что–то ценное для нашей задачи. Нет — нужно создать совершенно иные стимулы, привлечь совершенно иные слои, и соприкоснуться с совсем иного рода носителями нового европейского мифа. Всё, что в общем принадлежит буржуазной культуре с её индивидуализмом, либерализмом и гуманизмом и её враждебностью к политически–мужскому и политически–органическому, должно быть исключено, так как оно не соответствует суровости и изначальной тотальности (Unbedingtheit) нашего времени.
В таком случае какие же силы можно было бы принимать в расчёт в качестве элементов нового духовного фронта, преодолевшего национальную разобщённость? По нашему мнению, стоило бы обратиться к тем силам, которые по весьма различным причинам пребывают вне рамок буржуазной культуры и интеллектуализма. С одной стороны, это те люди, которые каким–либо образом ещё являются — по причине внутренних заповедей, своей крови или традиции — носителями старых ценностей, определявших мировоззрение и политику до эпохи буржуазных революций и восхождения культуры третьего сословия. С другой стороны, это представители того поколения, которое, пройдя через испытания, нигилизм и трагичность последних лет, уже с иной стороны экзистенциально рассматривает вчерашнюю культуру и мировоззрение, и для которого нет возможности вернуться назад. Эти две крайности должны слиться друг с другом и дополнить друг друга.
В поисках первой группы можно было бы обратиться к людям из древних европейских семей; разумеется, нужно рассматривать не только имена, которые они несут, но и ценность их личностей. Это двойное условие редко выполняется; но имеются и исключения, и часто речь идёт только о пробуждении и активации (Belebung) скрытого наследия. В этом требовании не подразумевается консерватизм в плохом смысле: речь, несомненно, идёт о «сохранении» (conservatio); но сохранении не трупа, т. е. обусловленного временем, а живого — ценностей, законов и типов ощущений, которые не обусловлены только лишь какими–то формами выражения прошлого, а проявляются как свойство и содержание. Так что это определение также может показаться бессмысленным: ссылка на традиционное является тогда только преградой и предосудительной косностью, если относится к прошлому, а не к поистине изначальному. Напротив, действительно изначальному присуща неистощимая обновляющая и революционная сила; об этом говорит ещё древнее высказывание:
Именно поэтому встреча и взаимопонимание (Sich–Verstehen) является возможным между теми немногими, у которых сохранились нити древне европейской традиции на основе наследия крови, и людьми нового поколения, которое оформилось преимущественно через очищение войной. Часто о них говорят как об «обожжённом поколении» (la generazione bruciata).Для них характерно недоверие к мифам, лозунгам и идеологиям вчерашнего и — ещё больше! — сегодняшнего дня, и это касается в той же самой мере также и многих, боровшихся на другом фронте в расколотой Европе в 1919–1945 гг. Там, где этот процесс не закончился моральным распадом, где они выстояли, там они находят новую серьёзность, новую любовь к безусловному и существенному, и, сверх того, повторяются элементы стиля, одинаковые в различных странах Европы, и также почти одинаков новый человеческий тип в различных видоизменениях. Этот человек отмечен скромным, простым и свободным от шлаков героическим отношением, особенно там, где он приобрёл свою форму в борьбе за потерянные позиции посреди руин — скорее духовных, нежели материальных — послевоенного времени.