Традиционализм и реформизм в советском политическом пространстве: формы и функции (1953–1991 гг.)

Наличие несовпадающих представлений в отношении реформаторских и традиционалистских дихотомий 1950-1980-х гг. свидетельствует, очевидно, о специфической организации традиционалистского и реформаторского течений относительно их функций. Проявление той или иной функции в условиях отсутствия политических кризисов не только отражало специфику участия каждого из течений в политике, но связано с их интегративной деятельностью. Оно является результатом взаимного дополнения традиционализма и реформизма, выполнявших неравнозначную роль на стадиях осмысления и форматирования перемен в Советском Союзе. Можно предположить, что асимметрия функций усиливалась в процессе политического обучения на изломах кризисов 1950-1980-х гг.

Анализ функциональных различий по типам политического восприятия, мышления, типам политического поведения, реагирования, отношения к историческому прошлому позволит, на наш взгляд, уточнить представления о функциональной асимметрии традиционализма и реформизма.

Прежде всего, асимметрия может быть представлена в виде латерализации способа обработки информации. В этом плане встает вопрос: какие конкретные и абстрактные аспекты политического восприятия латерализованы соответственно в традиционалистской и реформистской ориентациях?

Известно, что восприятие политики, и в частности политической информации, зависит от установок и стереотипов политического сознания, самосознания и политической культуры. Установка как предготовность реагировать тем или иным способом на политические события выявляла внутреннее качество субъектов советской политики 1950-1980-х гг., природа которых коренилась в предшествующем опыте и большевистской политической культуре. Их интегративная характеристика – стереотипизация.

Так, применительно к Западу заметны черты единства в восприятии триумфаторских, уничижительных и конфронтационных стереотипов. Различные по функциональной направленности, эти стереотипы активно формировали образ «врага», утверждали тип политической культуры, в которой упрощения, абстрактность лозунгов, схематизм, нетерпимость к «чужому» переплетались с жертвенностью во имя принципов, уверенностью в собственном превосходстве и процветании[34]. Стереотипизация в ее многообразных выражениях охватывала идеологию, пропаганду, официальный слой науки, проникала в сферу обыденного сознания, встречая там, однако, противодействие в песнях, анекдотах, статьях, книгах.

Стандартизация ценностных ориентаций закрепляла стереотипы монолитности и единства. Отсюда – эмоционально окрашенные, устойчивые образы «своего» и «чужого». Вместе с тем поле восприятия реформаторов и традиционалистов отличалось мерой «расплывчатости». Чем большей была эта мера, тем сильнее проявлялась приверженность влиянию эмоций. Отсюда «кузькина мать» (Kuzka's mother) Хрущева или «нам подбрасывают» Горбачева.

Отражение политической реальности как вида деятельности (функция политического мышления) представляло реальность в виде суждений, выводов, решений, умозаключений. С одной стороны, содержание политического мышления советских «

верхов» 1950-1980-х гг. определялось не столько логическими механизмами, сколько установками, целями и ценностями. С другой стороны, политическое мышление вместе со знаковыми моделями оперировало перцептивными категориями (образами, мифами, верованиями).

Можно предположить, что с реформизмом более связаны интуитивная, образная и аналоговая формы политического мышления. В этом смысле реформизм создавал специфический пространственно-образный контекст, важный для политического творчества. Традиционализм, скорее, являл пространство аксиоматического мышления, освобождения себя от обязанности постоянно давать публичные ответы на острые вопросы, выявлять реальные причины без ссылок на авторитеты. Такое мышление давало возможность продуцировать фиксированные оценки, однозначно сформулированные схемы.

Традиционалистский ракурс оставался ведущим для взаимодействия с опытом и актуально протекающими событиями, включая оценки состояния и перспектив советского блока, противостояния Западу, сохранения в чистоте «ленинских заветов». Критичность оценок, ассоциативность соотносились с цельным воспроизводством действительности.

В спорах с реформаторами у традиционалистов чаще проявлялось ситуационное мышление. Можно в этом плане указать на политический стиль сталинских адептов начала 1950-х гг., политико-психологические характеристики времени «антипартийной группы» 1957 г. или на политические акции сторонников «фундаментального большевизма» конца 1980-х – начала 1990-х гг. (Н. А. Андреева, Р. И. Косолапов, И. К. Полозков)[35].