Традиционный жизненный цикл русских Водлозерья: обряды, обычаи и конфликты

Достижение семилетнего возраста было очень важным моментом в социализации ребенка. Православная церковь считала, что к семи годам каждому ребенку надо объяснить, что такое «грех» и как с ним бороться, и организовать для него первую исповедь (Мороз, 2001, с. 206). Причащать же ребенка следовало с раннего детства, ибо детская душа считалась «удобным вместилищем Духа Святаго». Данная позиция церкви постоянно доносилась до простого народа во время проповедей. В народной среде тоже считали, что семилетние дети уже вполне понимают значение собственных поступков, чтобы нести за них ответственность, а значит, должны исповедоваться в церкви. Присутствие детей на праздничных службах с этого возраста из желательного превращалось в обязательное. На практике это правило нарушалось, хотя бы в силу отдаленности многих деревень от двух погостских церквей Водлозерья. Но отдаленность от церквей не была столь значительной, а посещения священниками часовенных праздников водлозерских деревень не были столь редкими, как в северной Карелии, чтобы духовному пастырю в спешке приходилось исповедовать сразу по двое детей (Илюха, 2007, с. 65).

Ребенку, которому исполнялось семь лет, именин не устраивали. Однако, отпарывая ладанку от крестика и вынимая из нее кусок высушенной пуповины, мать объясняла ребенку, что он уже достаточно взрослый, чтобы развязать завязанный ею когда-то узелок на его пуповине и начать помогать родителям в заботах о младших детях. Развязанную пуповину потом хранили в сундуке матери с пуповинами других братьев и сестер. Как с пуповинами поступали, если ребенок умирал, автору достоверно выяснить не удалось. Известно лишь, что пуповина в таких случаях изымалась, в сундуке больше не хранилась.

Вечером того же дня, когда развязывалась пуповина, ребенку показывали три прядки его волос, срезанных при пострижении по достижению года. Затем эти волосы мать сжигала в печи. Разъединение ребенка с высушенной пуповиной и сжигание младенческих волос на ритуальном уровне означало окончательный разрыв с фактом рождения, преодоление очередного «переходного» состояния в жизни человека.

С семи лет серьезные изменения происходили в обязанностях детей по отношению к труду. Девочки, достигнув семилетнего возраста, становились няньками своих младших братьев и сестер. Даже богатые водлозеры и местные священники нанимали таких девочек няньками своих детей (ФА ИЯЛИ, № 3297/16). Те из них, кто нянчил детей священников либо петрозаводских мещан, даже имели кое-какой денежный заработок (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 627, л. 5; НАКНЦ, ф. 1., оп. 1., колл. 184/1). У чужих ли людей, в родительском ли доме, на малолетнюю няньку ложилась полная ответственность за проступки подопечных. Именно ее принято было наказывать, чтобы ни натворили порученные ее попечению детки. Если маленькую няньку наказывали слишком часто, да еще и незаслуженно, либо возвращали домой без платы за труд (мол, заработок она проела на хозяйских хлебах и на предоставляемой ей в чужом доме одежде), она могла впасть на время в состояние, именуемое в психологии «фрустрацией». (Фрустрация – состояние психологического расстройства от неудачи, расцениваемой как тяжелое личное поражение в конфликте без возможности воздействия на соперника.) Положение девочки-няньки в традиционной крестьянской семье лучше всего описывает старинная пословица: «Нет ничего хуже, чем быть старшей сестрой да младшей снохой». Все упреки и обвинения прими, а обиду высказать некому даже в родной семье. Впрочем, работа нянек считалась наиболее легко выполнимой в крестьянском быту, не требующей выдающихся физических и умственных способностей. Об этом можно судить хотя бы по выкрикам играющих детей после неудачного броска мячом или битой из выгодного положения. В подобных случаях дети неизменно кричали: «Не можешь бить, так шел (шла бы) в няньки!»

В старину с семи лет все девочки должны были учиться прясть. Незамысловатую прялку-копанку изготовлял для дочери отец, дядя или крестный отец. Семилетние мальчики считались уже достаточно взрослыми, чтобы в посевную страду самостоятельно боронить посевы (АНПВ, № 2/74, л. 52). С этого возраста родители не только начинали отпускать детей ловить рыбу удочкой с берега без надзора взрослых, но и переставали привязывать веревкой к носу лодки, когда брали в открытое озеро. В семьях профессиональных охотников мальчик получал возможность сделать первый в жизни выстрел по настоящей цели (обычно по боровой птице), а иногда даже получал в подарок первое свое старенькое ружье (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 626, л. 12). Правда, охотиться он мог только поблизости от деревни вдоль основных тропинок, ведущих в знакомые ему отцовские угодья. С семилетнего возраста мальчики и девочки считались уже достаточно выносливыми, чтобы старшие братья и сестры могли их брать с собой в лес для сбора ягод и грибов. Вклад детей в запасание «даров леса» впрок отныне становился нормативно-обязательным.