Траектория полета

– Хотите заделаться пчеловодом? Миру нужно больше пчеловодов, знаете ли. Пчелы вымирают, и если бы дедушка и Флоренс могли издавать законы, они повелели бы, чтоб каждый человек поставил в своем дворе хотя бы по улью.

– Может быть. Я сейчас открыт для новых предложений. И мне вроде как нравятся пчелы.

– Уверена, Флоренс разрешит вам понаблюдать за ее работой, однако выполнять ее предпочитает сама – у нее своя система. Кроме того, это не входит в ваши должностные обязанности. Вы и так уже столько помогли нам с дедушкой.

Джеймс пожал плечами:

– Мне не сложно. И вообще, мне здесь очень хорошо. Я никогда не представлял, что окажусь в таком месте, как Апалачикола. – Его телефон зазвонил, и он отключил его, не глядя на экран. – Да еще буду изучать сексуальную жизнь пчел.

Марлен посмотрела на меня с многозначительной улыбкой, и я сразу же резко помотала головой: Нет. Даже не думай.

Я вспомнила, о чем хотела ее спросить:

– Тебе что-нибудь говорит имя Аделина?

Тетя задумалась, ее брови сошлись на переносице. Покачав головой, она ответила:

– Не думаю. Во всяком случае, в нашем городе таких нет, а я знаю почти всех, кто жил здесь в течение последних лет шестидесяти. А что?

– Мне показалось, Берди произнесла это имя, когда с ней случился один из ее припадков. Любопытно, кто бы это мог быть.

Марлен посмотрела на меня с сочувствием.

– Скорее всего, персонаж, которого она когда-то играла в театре. – Словно желая сменить тему, она повернулась к Джеймсу: – Джорджия водила вас в бар «Ап де Крик» попробовать лучших устриц в мире? Или в «Олд Тайм Сода Фаунтин» за шоколадной газировкой?

Джеймс откинулся на спинку стула.

– Пока нет, мы были очень заняты. Хотя я успел прикупить красивую картину с местным пейзажем в галерее «Роберт Линдсли» на И-стрит. Прекрасный сувенир на память о поездке. Однако устриц попробовать надо. Апалачикола ведь мировая устричная столица, так?

Я играючи пнула его по ноге, зная, что он прочитал это громкое заявление на щите при въезде в город. Марлен откинула голову и хрипло расхохоталась.

– Верно. Большинство ресторанов здесь хвастают, что их устрицы еще вчера были в море. – Она дернула подбородком, указывая на меня. – Отец Джорджии, мой брат, работал ловцом устриц, как наши дед и отец. Дед сам построил себе лодку здесь в Апалаче, она прослужила три поколения и продержалась бы еще. Мама продала ее, когда он умер, не могла ее видеть. – Тетя помолчала, глядя на чаек, кружащих над водой в поисках обеда. – Джорджия говорила вам, что ее назвали в честь отца? Джордж его звали. Джордж третий, если точнее. Когда он был маленьким, мы звали его Трей – «три» по-французски, чтобы не спутать с другими. Слишком уж много в семье Джорджей.

Джеймс начал осторожно раскачиваться в своем кресле – так осторожно, словно учился делать это движение. Его телефон тихо лежал на полу рядом, и я гадала, не выключил ли он его.

– А потом у него родилась дочь, и он решил передать это имя ей, – предположил он.

Марлен невесело рассмеялась.

– Не-а. Идея Берди. Она сказала, что хочет продолжить семейную традицию, хотя я всегда думала, что она дала его имя Джорджии, потому что это было единственное, что она была готова отдать.

– Тетя Марлен, не надо…

Я покосилась на Джеймса, но он слушал спокойно, как бы напоминая мне, что он просто незнакомец в самолете.

– Прости, дорогая. Ты знаешь, у меня накопилось много горечи к твоей маме, и иногда слова просто выскакивают изо рта, как язык у жабы, хватающей муху. Мне приходится напоминать себе, что у нее были причины вырасти такой, какая она есть. И я понимаю, правда. И все же мне трудно простить мать, которая не заботилась, как следовало, о своих дочерях.

Тетя Марлен не сказала ничего такого, о чем бы и я сама не думала. Мне просто не нравилось, когда подобное произносили вслух, даже если это делала Мейси. Какая бы ни была, Берди оставалась нашей матерью, и во мне еще жили детские воспоминания о ее мягких прикосновениях, аромате духов, теплых пальцах, трогающих мой лоб, когда я засыпала, о тихом пении, звучащем в темноте. Как будто даже детьми мы понимали, что равнодушие Берди было не намеренным, и винить ее за него так же бессмысленно, как пчелу – за укус. Наверное, даже тогда мы чувствовали, что она точно так же растеряна, как и мы, пытаясь плыть в незнакомых водах. Берди была для нас призраком, которого мы ощущали, но не видели; необъяснимой силой, сталкиваясь с которой, мы набивали синяки – единственное свидетельство ее присутствия.

Я вздохнула.

– Папа умер, когда мне было три года. Я его почти не помню. Единственное воспоминание: я иду по пристани, и сильно пахнет рыбой. Берди не позволяла отцу приближаться к ней, когда он возвращался с рыбалки, а я не возражала против запаха, и он обнимал меня и брал на руки. До сих пор люблю запах сырой рыбы.

Джеймс положил руки на подлокотники, легкая улыбка осветила его лицо.

– Я гулял по городу и несколько раз подходил к пристани. Думаю, вам повезло, что вы находите этот запах приятным.