Трагедия белого юга. 1920 год

У казачьей старшины были другие намерения. Еще после Февральской (1917 г.) революции и в начале Гражданской войны наибольшую популярность среди казаков приобрели те политики, которые стали усиленно ратовать за создание Юго-Восточного Союза^{32}. Их целью было обособление казачьих земель от центральной российской власти и создание своего государства как автономного федеративного образования в составе России или вовсе без нее. В это же время новое хождение получила и идея возврата так называемого «казачьего присуда»^{33}.

На волне сепаратизма эти деятели были избраны в представительные органы власти своих областей и теперь, пользуясь определенной поддержкой казачьих масс, требовали от атаманов создавать казачьи армии и ни в коем случае не отдавать их в подчинение добровольческому командованию, настаивали на том, чтобы рассматривать Добровольческую армию как временного попутчика в борьбе с большевиками. Потом, когда разгорелась Гражданская война, эти деятели требовали оборонять от большевиков только границы своих республик и сулили казакам безбедную жизнь без России.

Поначалу наибольшие трения на этой почве возникли у командования Добровольческой армии с донскими руководителями и особую остроту приобрели при атамане Войска Донского генерале П.Н. Краснове. Идея создания Юго-Восточного Союза в то время воплощалась крайне медленно, дальше организационных съездов и конференций дело не продвигалось, и Краснов выступил с новой инициативой. Он стал ратовать за создание Доно-Кавказского Союза^{34}. Таким образом, он хотел как бы реанимировать до конца не созданный Юго-Восточный Союз и в то же время получить в предполагаемом новом государственном образовании дополнительные для Дона преимущества. По этому поводу Краснов опубликовал свою декларацию, в которой претендовал на обширные не казачьи территории России. В пункте 15 ее прямо говорилось: «Границы Доно-Кавказского Союза очерчиваются на особой карте, причем в состав территории Союза входят Ставропольская и Черноморская губернии, Сухумский и Закатальский округа и, по стратегическим соображениям, южная часть Воронежской губернии со станцией Лиски и городом Воронежем, а также часть Саратовской губернии с городами Камышином, Царицыном и Сарептой^{35}.

Эти действия вызвали бурный протест Деникина. Не возражая в принципе против Доно-Кавказского Союза как средства для объединения усилий в борьбе с большевиками, он вместе с тем был категорически против планов Краснова по расчленению России. Он потребовал включить в состав Верховного Совета Союза, как высшего органа его, представителя Добровольческой армии — военного губернатора Ставропольской губернии, объявить о временном характере Союза (впредь до воссоздания России). Кроме того, Деникин предлагал себя как командующего всеми вооруженными силами Доно-Кавказского Союза. Однако Краснов проигнорировал все эти требования и пожелания^{36}.

Не меньшее, если ни еще большее, возмущение у добровольческих руководителей вызывала дружба Краснова с немцами — недавними врагами, все еще оккупировавшими ряд областей России и Украины. Свою точку зрения на роль немцев в борьбе с красными атаман изложил в августе 1918 г. на заседании Донского Войскового Круга. Он заявил, что борьба с большевиками может быть успешной только в том случае, если казаков и добровольцев реально «подопрут» уже находящиеся в России немцы.

Он критиковал Деникина за его стремление силой заставить казаков подчиняться себе. Краснов считал, что Деникин вообще не разобрался в особенностях русской революции. «Генерал Деникин, — писал он впоследствии, — в борьбе с большевиками давал классовый, а не народный характер и при таких условиях, если его не подопрут из вне иностранцы, должен был потерпеть крушение. Боролись добровольцы и офицеры, — то есть господа, буржуи против крестьян и рабочих, пролетариата, и, конечно, за крестьянами стоял народ, стояла сила, за офицерами только доблесть. И сила должна была сломить доблесть»^{37}.

Теплые отношения Краснова и немцев были выгодны им обоим. В обмен на донское зерно, мясо, жиры и другие продукты сельского хозяйства атаман получал так необходимое ему оружие. Причем немцам это ровным счетом ничего не стоило. Оружие тоже было русским, захваченным немцами в качестве трофеев в Первую мировую войну. Когда Краснова на августовской 1918 г. сессии Круга Спасения Дона упрекнули за его связь с немцами, к которым Добровольческая армия продолжала относиться как к захватчикам, он с горечью отвечал: — «Да, да, господа, Добровольческая армия чиста и непогрешима. Но ведь это я, Донской атаман, своими грязными руками беру немецкие снаряды и патроны, омываю их в волнах Тихого Дона и чистенькими передаю Добровольческой армии!»^{38}.