Трагедия капитана Лигова

…После отъезда Лигова и Марии в доме стало так пустынно, что Алексей предложил Джо Мэйлу переселиться сюда. Северов, как и все жители колонии, с большой симпатией относился к негру. Мэйл скоро поправился и стал лучшим резчиком на разделке туш. Огромный, сильный, с крепкими руками и могучими плечами, он, казалось, не знал усталости. По характеру это был веселый, общительный человек. На его темном лице всегда светилась улыбка, и уже не одна молодая эвенка заглядывалась на Мэйла, но он был со всеми одинаков и ровен и, казалось, не замечал быстрых зовущих взглядов девушек. Для него на всем свете существовала лишь одна девушка — Элиза из далекого Кентукки. Вспоминая о ней, Мэйл мечтал о том счастливом дне, когда они встретятся. И часто по вечерам, когда над головой весело перемигивались яркие звезды, он пел о далекой родине, о корабле, который увез его, закованного в кандалы, на хлопковые и маисовые плантации. Это была песня, сложенная дедами или прадедами Мэйла, но других он не знал. Любили слушать его жители колонии, когда он, сидя у костра, подбрасывал в огонь щепки и задумчиво пел.

Однажды Мэйл очутился около дома капитанов, как прозвали китобои хижину на склоне Изумрудной сопки, и здесь увидел Лизу с ее сыновьями. Молодая, еще более похорошевшая индианка приветливо поздоровалась с негром. Он с улыбкой нагнулся над младенцами, лежавшими в самодельной коляске, и долго смотрел на них. В его больших глазах появилась не то задумчивость, не то грусть. Быть может, Мэйл вспомнил своих младших братишек и сестренок или свое детство. Во всяком случае он стал часто бывать у дома капитанов. Малыши таращили на него глазенки, и его черное лицо с алыми губами, его широкая улыбка, его голос, когда он, причмокивая, говорил: «Бэби! Бэби!» — не пугали их.

Странно, забавно и в то же время трогательно было смотреть на Мэйла, когда он осторожно брал на свои большие руки ребятишек и ходил с ними, что-то напевая.

Алексей и Лиза любили беседовать с Мэйлом. У него был природный дар рассказчика, и Лиза не раз утирала невольную слезинку, когда Мэйл вспоминал что-нибудь из жизни невольников.

Вот и сейчас, сидя на позвонке кита, заменявшем табурет, перед печкой и подкладывая в нее дрова, Мэйл, сдерживая голос, отвечал на расспросы Алексея о невольничьих рынках. В комнате был полумрак, лампа не горела. Красноватый отсвет из открытой печки падал на лицо Мэйла, дрожал на стенах. Голова негра казалась отлитой из темно-красноватого металла, Алексей, покачиваясь в качалке, смотрел на Мэйла и думал о том, как сложилась судьба этого человека. В чем он провинился, чтобы переносить столько страданий и унижений? Кто в этом виноват? Смутные, дерзкие мысли приходили к Северову, и он пытался разобраться в них.

…Доходившие из России редкие вести заставляли Алексея испытывать новое для него чувство тревожного волнения, ожидания каких-то смутных, непонятных для него событий. Не здесь, на берегу студеного моря, ему хотелось быть в такие минуты, а там, в России, в Петербурге… В смятении Алексей бросался к книжным шкафам и ворошил, перелистывал аккуратно сложенные по годам журналы, газеты. Мелькали перед глазами заголовки, имена… Чернышевский, Некрасов, Бакунин…

Читал и перечитывал Алексей пожелтевшие газетные листы, журналы, задумывался, и мысли, совершив большой круговорот, возвращались к маленькой, затерянной на берегу Тихого океана колонии. Он думал о трудностях жизни ее жителей, о Мэйле, о погибшем Кленове… Беспокойно становилось Северову, он долго мерял шагами комнату, брался за перо, но мысли бились толчками, плохо ложились на бумагу, и Алексей, отшвыривая перо, думал, думал… «Почему Мэйл был рабом?» — и скачок в мыслях: «Почему Лигову с таким трудом приходится создавать китобойный промысел? Разве он только для себя старается? Сколько государств обогатилось, поддерживая китобоев? Почему же этого нет в России? Почему?..»

Алексей оторвался от своих дум. В комнате было тихо. Лишь потрескивали в печи поленья. Молчал Мэйл, точно прислушиваясь к шуму ветра за стеной. Давно спали Лиза и дети. Бесстрастно отсчитывали секунды часы. Было уже далеко за полночь. Северов поднялся с кресла:

— Пойду отдыхать, Джо.

— Пусть бог пошлет вам хорошие сны, — ответил негр. Мэйл остался один перед огнем; Он любил огонь, его жар, его беспокойный характер и силу, которой нет равной. Даже самое крепкое полено бессильно с ним бороться и превращается в горстку серого пепла. Долгими ночами просиживал Мэйл у печки, поддерживая огонь. Он не мог привыкнуть к усиливающимся холодам и поэтому с вечера заготовлял много дров. Но сегодня Мэйл, видно, просчитался. Ему кажется, что топлива не хватит до утра. Он поднялся, оделся, старательно застегнув овчинный тулуп и завязав шапку, вышел из дома.