Трагедия личности

С этой точки зрения, тот наиболее очевидный факт, именно, что дети обоих полов рано или поздно «узнают» о том, что один пол лишен пениса, на месте которого находится какое-то похожее на рану отверстие, этот факт кладется в основу понимания женской природы и воспитания. Однако, с адаптивной точки зрения, кажется неразумным предполагать, что наблюдение и переживание, кроме моментов острого, но временного, беспокойства, могут быть сфокусированы исключительно на том, что у ребенка отсутствует. Девочка в любых условиях жизни, кроме разве что слишком урбанизированных, имеет возможность ясно наблюдать, на примере старших девушек и женщин, а также самок животных, что существует внутреннее телесное пространство, наделенное производительным потенциалом и таящим в себе определенные опасности.

Здесь возникают мысли не только о беременности и рождении детей, но и о вскармливании и о всех выпуклостях женской анатомии, предполагающих полноту, теплоту и дородность. Интересно, например, пугает ли девочек наблюдение различных симптомов беременности или менструации, как это, определенно, пугает мальчиков, или же они просто присоединяют эти наблюдения к числу других рудиментов женской идентичности — если, конечно, они не «защищены» от случайного постижения всеобщности данных естественных явлений и их значения.

В настоящее время не вызывает сомнений, что на различных этапах детства наблюдаемые ребенком данные будут интерпретироваться им посредством доступных ему когнитивных механизмов, пониматься по аналогии с органами, с которыми главным образом связан его опыт и наделяться качествами, которые, по его мнению, в этом органе преобладают. Сны, мифы и культы свидетельствуют о том, что для обоих полов вагина была и остается тесно связанной с образами пожирающего рта и очищенного сфинктера, помимо ассоциаций с кровоточащей раной.

Однако кумулятивный опыт мужчины и женщины не может, по моему мнению, полностью зависеть от болезненных аналогий и фантазий. Сенсорная реальность и логическое осмысление женщиной данной ей формы тела посредством кинестетического опыта и серии воспоминаний о том, что доставляет ей определенные ощущения, и, в рамках всего этого, существование некоего продуктивного внутреннего пространства, безопасно помещенного в центр ее женского тела, обладают, как я склонен думать, большей актуальностью, нежели внешний орган, которого она лишена.

И если я начинаю именно отсюда, то это потому, что надеюсь, что будущее определение половых различий должно, наконец, вобрать в себя все постфрейдистские открытия, дабы не впасть в соблазн подавленностей и отрицаний дофрейдовских времен.

* * *

Позвольте мне рассказать здесь об одном наблюдении, которое поможет сделать мою точку зрения более понятной, а именно о нижеследующем известном наблюдении за играми детей. Эти дети, калифорнийские мальчики и девочки в возрасте десяти, одиннадцати и двенадцати лет, дважды в год приходили в «Лабораторию управления» Калифорнийского университета, где их измеряли, брали у них интервью и проводили с ними эксперименты. Следует отдать должное женскому гению директора лаборатории, Джин Уолкер Макфарлейн, что в течение более чем двух десятков лет дети (и их родители) не только регулярно приходили в этот исследовательский центр, но и откровенно делились своими мыслями, делая это с большим «пылом» (если употребить излюбленное слово Джин Макфарлейн).

Это означает, что дети выражали признательность за то, что, как растущими индивидуальностями, ими интересуются, и поэтому охотно раскрывали свой внутренний мир, демонстрируя то, что (как они сами с убеждением говорили) было бы полезно знать другим и что может им пригодиться.

Прежде чем присоединиться к этому калифорнийскому исследованию, я занимался вопросами интерпретации игрового поведения — невербальным подходом, который помогал мне понимать то, что мои самые маленькие пациенты не могли выразить словами. Поэтому было решено, что в этом исследовании я буду получать от каждого ребенка ряд игровых конструкций и затем сравнивать их форму и контекст с другими данными. В течение двух лет я трижды встречался со 150-ю мальчиками и 150-ю девочками и предлагал им, с помощью разложенных на столе игрушек, сконструировать какую-нибудь «сценку», одну — в каждое посещение. Игрушки были простыми: семья, несколько фигурок в форме (полицейские, летчик, индеец, монах и т. п.), дикие и домашние животные, игрушечная мебель, машинки — и кроме этого я давал детям большое число деталей конструктора.

Детей просили представить, что стол — это павильон киностудии, что игрушки — это актеры и декорации, и что сами они — режиссеры фильма. Они должны были представить на столе «яркую сцену из художественного фильма», а затем рассказать о ней. Этот рассказ записывался, сцена фотографировалась, и детей благодарили. Следует также заметить, что никакой «интерпретации» сразу не давалось.