Трагедия Русской церкви. 1917–1953 гг.

Вот некоторые характерные пункты этой программы: уничтожить разделение епархий на «хлебные» и «нехлебные»; прекратить перемещения епископов; значительно увеличить число епархий и епископов, уравнять их территориально и материально; приблизить епископа к пастве; восстановить митрополичьи округа для удобства управления; проводить Поместные соборы епископов два раза в год, согласно апостольским правилам; учредить епископские кафедры в столицах Западной Европы; перевести богослужебные и святоотеческие книги на европейские языки; вступить в состязание с католическим миссионерством. Тенденция к повышению роли епископа, к укреплению соборного начала, к освобождению Церкви от государственного вмешательства в этой программе очевидна. Но вот что существенно – в этой же связи митрополит Питирим категорически возражал против учреждения патриаршества! Не только он, но и многие другие церковные реформаторы того времени опасались, что патриаршество лишь усилит бюрократическую централизацию Церкви, окажется препятствием для развития самостоятельности приходов и епархий. А без такой самостоятельности не могло быть и речи о подлинной соборности!

Естественно, что в революционной атмосфере, создавшейся после отречения государя, эти реформаторские настроения резко усилились. Так, в своем обращении к Церкви от 29 апреля 1917 г. Священный синод сообщает об установлении принципа «выборности епископа свободным голосованием клира и мирян». В этом же обращении было объявлено о создании Предсоборного совета и о созыве Поместного собора в кратчайший срок. 20 июня Синод принимает «Временное положение о православном приходе», в котором подчеркивалась самостоятельность прихода как особой церковной общины, состоящей через своего епископа в общении со Вселенской церковью.

Несомненно, что состав Священного синода и его решения в это время в большой мере определялись давлением Временного правительства, осуществляемым через обер-прокурора В.Н. Львова. Социалисты и кадеты, опасавшиеся Церкви как единой организации, объединявшей подавляющее большинство народа, стремились превратить ее в совокупность разрозненных мелких общин, по протестантскому образцу. В тот же день 20 июня Временное правительство принимает постановление, подрывавшее роль Церкви в народном образовании: 37 000 церковноприходских школ передавались в ведение Министерства народного просвещения. Против этого постановления протестовали даже самые левые церковные реформаторы. Таким образом, в смутное революционное время вековые церковные и народные чаяния соборности оказались переплетенными с политическими требованиями «демократизации». Разобраться в этой путанице идей и стремлений без достаточного исторического опыта было невозможно.

Вопрос об устройстве церковного управления встал и перед Поместным собором, открывшимся 15 августа, в день Успения Пресвятой Богородицы, в Успенском соборе Московского Кремля.

«Встал жгучий вопрос, – вспоминает митрополит Евлогий, – как управлять Церковью – стоять ли за старый синодальный строй или за патриаршество? Левые – светские профессора духовных академий и либеральные «батюшки» – были против патриаршества. Вновь, как и в Предсоборном присутствии, заговорили об одиозном монархическом начале, об единодержавии, от которого революция освободила не для того, чтобы вновь к этому принципу возвращаться. Это был все тот же закоренелый интеллигентский либерализм – верность отвлеченным идеям, не считаясь с фактами и исторической действительностью».

Однако, как это уже не раз случалось в решающие минуты церковной истории, сама атмосфера, сам дух соборности привели к рождению нового сознания. Член собора профессор-протоиерей С.Н. Булгаков, ссылаясь на «живое соборное сознание, которое долго выбаливало и перебаливало это новое рождение», свидетельствует, что новое рождение патриаршества в Русской церкви было чем-то большим, чем простым восстановлением нормального канонического строя.