Трагедия Русской церкви. 1917–1953 гг.

«Постановление Собора от 2/15 августа 18 г. содержит в себе отказ Всероссийской православной церкви вести впредь церковную политику в нашей стране и, оставив политику частным занятием членов Церкви, дало каждому члену нашей Церкви свободу уклоняться от политической деятельности в том направлении, какое подсказывает ему его православная совесть: причем никто не имеет права принуждать церковными мерами (прямо или косвенно) другого члена Церкви примыкать к чьей-либо политике…

Ни всероссийский патриарх, ни его заместители и местоблюстители, и вообще никто во Всероссийской православной церкви не имеет канонического права назвать свою или чужую политику церковной, т. е. политикой Всероссийской церкви как религиозного учреждения, а должны называть свою политику только своей личной или групповой политикой.

…Никто во Всероссийской православной церкви не может принуждать (прямо или косвенно) церковными мерами другого члена Церкви примыкать к чьей-либо политике, хотя бы и патриаршей».

В соответствии с этим принципом Поместный собор признал, в частности, недействительными постановления духовных судов, в свое время лишивших сана архиепископа Арсения (Мацеевича) и священника Григория (Петрова) по обвинениям в преступлениях, по существу, политических.

Евангельская заповедь братолюбия, обращенная ко всем христианам, и решения Поместного собора, освободившие Церковь от многовековой прикованности к политике государства, были грубо нарушены обновленцами. Нет возможности беспристрастно рассматривать их политическую платформу или программу церковных преобразований – все это обесценивается, теряет значение перед основополагающим фактом: те, которые призывали гражданскую власть обрушить карающий меч на своих собратьев по Церкви, возлагая на церковную иерархию вину за «пролитие народной крови», не могут быть названы иначе, как «сборищем иуд». Это, во всяком случае, относится к лидерам обновленчества. Вот психологический портрет одного из главных руководителей обновленческого движения, главы организации «Живая Церковь», дававшего показания во время судебного процесса против митрополита Вениамина и других петроградских церковных деятелей (описание принадлежит одному из современников, присутствовавшему на процессе):

«Высокий, худой, лысый, с бледным лицом, с тонкими губами, еще не старый человек (лет 40–45), в священнической рясе, – решительными шагами, с вызывающим видом подошел к своему месту и начал свое «показание». И с каждым словом, с каждым звуком этого мерного, спокойного, резко-металлического голоса над головами подсудимых все более сгущалась смертная тьма. Роль свидетеля была ясна. Это был очевидный «судебный убийца», имевший своей задачей заполнить злостными инсинуациями и заведомо ложными обобщениями ту пустоту, которая повисла в деле на месте доказательств. И надо сказать, что эту свою роль свидетель выполнил чрезвычайно старательно. Слова, исходившие из его змеевидных уст, были настоящей петлей, которую этот человек в рясе и с наперсным крестом поочередно набрасывал на шею каждого из главных подсудимых. Ложь, сплетня, безответственные, но ядовитые характеристики, обвинения в контрреволюционных замыслах – все это было пущено в ход столпом «Живой Церкви».

Фигуры членов трибунала и самих обвинителей померкли на время перед Красницким. Так далеко даже их превосходил он в своем стремлении погубить подсудимых. Какое-то перевоплощение Иуды… Как-то жутко и душно становилось в зале… Все – до трибунала и обвинителей включительно – опустили головы… Всем было не по себе.

Наконец, эта своего рода пытка кончилась. Красницкий сказал все, что считал нужным. Ни трибунал, ни обвинители – редкий случай – не поставили ему ни одного вопроса. Всем хотелось поскорее избавиться от присутствия этой кошмарной фигуры – свободнее вздохнуть» (Валентинов А.А. Черная книга. Париж, 1925. С. 223).