Трагические судьбы

Тяжело это читать. А испытать? А пережить? Был момент, когда Андрей Дмитриевич, сильный человек, склонялся к тому, что всякое сопротивление КГБ бессмысленно, как бессмысленно сопротивление природной стихии.

Они не понимали, что такое перестройка. Но ощутили: что-то меняется в окружающем мире. Другой стала печать, появились откровенные очерки о судебном произволе, стали критиковать партийные органы, разгорелись дискуссии о театре, бурно прошел съезд кинематографистов, писатели на своем съезде свободнее стали выражаться. В журналах анонсы публикаций: Набоков, Ходасевич, Бек, Пастернак, Нарбут. Боннэр даже сказала после поездки в США на лечение: «Я как будто вернулась в новую для меня страну». Правда, это касалось только печати, все остальное оставалось прежним. Да и какая другая страна, если они по-прежнему в ссылке.

В начале осени Сахаров получил письмо от главного редактора журнала «Новое время» В. Игнатенко, предлагавшего выступить со статьей по проблемам ядерных испытаний. На письмо Сахаров не ответил, предложение показалось провокационным. В ноябре написал академик Гинзбург: «Литературная газета» хотела бы взять интервью. Сахаров ответил, что не будет давать никаких интервью с петлей на шее.

Андрей Дмитриевич пишет письмо Горбачеву:

«Глубокоуважаемый Михаил Сергеевич!

Почти семь лет назад я был насильственно депортирован в г. Горький. Эта депортация была произведена без решения суда, т. е. является беззаконной… Я нахожусь в условиях беспрецедентной изоляции под непрерывным гласным надзором… Я лишен возможности нормальных контактов с учеными, посещения научных семинаров… За время пребывания в Горьком мое здоровье ухудшилось. Моя жена — инвалид Великой Отечественной войны второй группы, с 1983 года перенесла многократные инфаркты…

Я повторяю свое обязательство не выступать по общественным вопросам, кроме исключительных случаев, когда я, по выражению Л. Толстого, «не могу молчать»…

Я надеюсь, что вы сочтете возможным прекратить мою депортацию и ссылку жены.

С уважением Сахаров Андрей Дмитриевич, академик. 22 октября 1986».

Горбачев уже сталкивался с проблемой Сахарова. 4 апреля этого же года он встречался с конгрессменами США Д. Фасселом и У. Брунфильдом. Они поставили вопрос о возможности встретиться с Сахаровым. Горбачев ушел от ответа. И вот генсек получает письмо из Горького.

Что было после того, как письмо Сахарова легло на стол Горбачева, рассказал мне бывший пресс-секретарь последнего Андрей Грачев: «Меня и Николая Шишлина, заместителя заведующего отделом международной информации, вызвал Александр Николаевич Яковлев. Мы уселись в креслах перед его столом и получили положенные посетителям члена Политбюро чай с печеньем из спецбуфета. Многозначительно посмотрев на потолок, что означало напоминание — «враг подслушивает», Яковлев начал разговор неожиданно: «Все, что здесь будет сказано, должно остаться между нами тремя». Хоть это и не предвещало чего-то хорошего, обещало тем не менее интересное продолжение. «Михаил Сергеевич просит порассуждать, как поступить с Сахаровым? Дальше оставлять его в ссылке нельзя». Яковлев сделал паузу, чтобы мы оценили важность сказанного.

Проблема Сахарова вместе с Афганской войной досталась Горбачеву в наследство от брежневской эпохи. К концу 1986 года, когда происходил наш разговор с Яковлевым, было очевидно, что двигать дальше демократизацию страны и рассчитывать на восстановление нормальных отношений с внешним миром, имея «за спиной» сосланного Сахарова, невозможно. Горбачеву и Яковлеву это было ясно, видимо, и раньше. Вопрос для них упирался в одно: когда и как приступить к решению этой проблемы, учитывая реальное соотношение сил в Политбюро, с тем чтобы не нарушить хрупкий и, совершенно очевидно, временный баланс двух частей этого политического кентавра. На деликатность темы указывал и конспиративный тон Яковлева, когда он ставил перед нами задачу: снабдить генсека необходимыми аргументами для обсуждения в Политбюро вопроса об отмене ссылки Сахарова, представив несколько вариантов решения».