Трагический эксперимент. Книга 3

Дела в армии можно было наладить, считал хорошо знавший его человек, «если бы военное министерство возглавлял человек открытой, весёлой души, боевой выправки и того особого, непередаваемого очарования, за которое солдаты спокон веков именуют любимых начальников “орлами”. Гучков “орлом” не был. По своей внешности он был скорее нахохлившимся петухом».

«Как гром среди ясного неба: отказался от обязанностей военного министра А. И. Гучков, — записал в дневнике современник. — Уж если он, которому доступны все тайны войны, пришёл в отчаяние от настоящего положения, то кто же теперь будет верить в доведение войны до победного конца? Войско сейчас не войско, а орда, живущая и управляемая митингами».

Фронтовики ненавидели тыл, буржуев, торговцев, вообще обладателей материальных благ.

«Бить их всех подряд, — говорили фронтовики, — и большевиков, и меньшевиков, и буржуазию золотобрюхую! Солдат страдал, солдат умирал, солдат должен забрать всю власть до последней копейки и разделить промежду себя поровну!»

Первая мировая высвободила разрушительные инстинкты человека. Тонкий слой культуры смыло. Все сдерживающие факторы — законы, традиции, запреты — исчезли. С фронта вернулся человек с винтовкой, который все проблемы привык решать силой. Марксисты не зря говорили, что исход дела решат не теракты, не револьверы и не бомбы, а настроения людей: «Химия взрывчатых веществ не может заменить массы».

Все военные годы в обществе шло накопление агрессивности. Вот как одна из уральских газет писала о настроениях людей:

«Присмотритесь к улице нашего дня, и вам станет жутко. У неё хищное, злобное лицо. В каждом обыденном практическом движении человека из толпы — кем бы он ни был — вы увидите напряжённый инстинкт зверя. Никогда ещё закон борьбы за существование не имел столь обильных и ярких проявлений в человеческом обществе».

В 1917 году всё российское — и, в частности, армия — развалилось надвое. «Как только солдаты видели, что в трамвае едет офицер, — вспоминал очевидец, — они входили туда, садились напротив него и, громко разговаривая, курили и пускали дым ему в лицо или открыто издевались над ним и другим военным начальством».

Попытки офицеров перешагнуть сословные различия и сблизиться с солдатами были обречены. Один из офицеров констатировал: «Между нами и ними — пропасть, которую нельзя перешагнуть. Как бы они ни относились лично к отдельным офицерам, мы остаёмся в их глазах барами. В них говорят невымещенные обиды веков».

Братание, то есть встречи русских и немецких солдат на нейтральной полосе, началось ещё на Пасху 1915 года. На следующую Пасху это повторилось. «Братание имело традиционный характер в дни Святой Пасхи, — писал генерал Антон Деникин, — но вызывалось оно исключительно беспросветно-нудным стоянием в окопах, любопытством, просто чувством человечности даже в отношении к врагу».

Но началось и дезертирство, добровольная сдача в плен, самострелы, отказы выполнять приказы начальства. После Февральской революции братание приобрело массовый характер. Ленин видел в братании верный путь разрушить старую армию и окончить войну. Он писал в «Правде» 28 апреля 1917 года: братание «начинает ломать проклятую дисциплину… подчинения солдат “своим” офицерам и генералам».

За армию шла борьба между Временным правительством и Петроградским советом рабочих депутатов.

Петроградский совет депутатов создали меньшевики и эсеры. Князь Владимир Оболенский, член ЦК кадетской партии, приютил Петросовет в Государственной думе — в комнате, где заседала бюджетная комиссия.

28 февраля 1917 года первый номер «Известий Петроградского совета рабочих депутатов» оповестил: «Вечером в Таврическом дворце открыл свои заседания Совет рабочих депутатов из представителей петроградского пролетариата и революционной армии». Председателем Петросовета избрали Николая Чхеидзе, лидера меньшевистской фракции в Думе, его заместителями — Александра Керенского, будущего главу Временного правительства, и меньшевика Матвея Скобелева.

Поначалу никто не противопоставлял Временное правительство Петросовету. Таврический дворец разделился на думскую и советскую часть. «Мы поочерёдно бегали в «советский» буфет, где было тесно, душно, накурено, но где всех задаром кормили щами и огромными бутербродами, — вспоминал один из участников тех событий. — Еды было много, посуды мало, а услужения никакого».