В тот самый день, когда открылась конференция, Николай II принял графа В. Н. Коковцова, бывшего председателя Совета министров и многолетнего министра финансов. Уже третий год он скучал в Госсовете, на выселках, затыкая уши, чтобы не слышать речей сенаторов избранных. Сам Коковцов был сенатор назначенный, «оппозиционного настроения и вовсе не было во мне». Только поэтому на него и пал выбор царя — представлять Россию на мирном конгрессе по окончании войны, к которому уже надлежало готовиться. «Я действительно стал вскоре получать пачки всевозможных копий бумаг, не приведённых ни в какую систему, которыми обменивалось наше Министерство иностранных дел со всеми правительствами, начиная с 1914-го года» (Коковцов В. Н. «Из моего прошлого», том 2, Париж, 1933, с. 400). Он испросил приёма у императора, чтобы выяснить, какого «трофея» вправе требовать страна, заплатившая Молоху войны шестью миллионами жизней. «Я ещё не готов теперь к этому вопросу, — ответил ему государь. — Я подумаю и Вам скоро напишу, а потом при следующем свидании мы уже обо всём подробно поговорим» (там же, стр. 403). Но следующего свидания не будет — его отменила революция.
Их последняя встреча произошла 1 (14) февраля. США ещё не вступили в войну, ещё два месяца им выбираться из своего «изоляционизма», а Коковцов уже знает, «что война близится к концу, что вступление Америки — оно ожидалось тогда со дня на день — положит ей конец». Для делегаций Антанты, приехавших в Петроград, это тем более был секрет Полишинеля. Почти два миллиона джи-ай успели на Первую мировую войну в Европе, но до конца 1917 года боевой участок на Западном фронте заняла только одна американская дивизия. Чем ближе победа в войне, тем больше желающих её оседлать, а Боливару и двоих не вынести, куда же — трёх или четырёх?