Трагический художник России

Однако собственно лагерная тема в отличие от «Колымских рассказов» не является центральной для «Колымских тетрадей». Здесь главным было стремление Шаламова показать несгибаемую духовную силу человека, способного даже на грани небытия думать о любви и верности, о добре и зле, о своей стране и ее истории, о космосе, об искусстве… Обо всем, что внятно людям за пределами лагеря и что, когда пройдешь через него, воспринимается с особой остротой и окрашенным в скорбно-трагические тона. Сквозная тема поэтических размышлений Шаламова — это тема сложных связей человека и природы, понимаемой по-тютчевски мудро и многогранно. У него «сосны тоже видят сны», он слагает «Славословие собакам», пишет «Балладу о лосенке». Он восхищен «русским кровавым маком — это моя эмблема, выбранный мною герб». Он покорен цепкой силой стланика. В стихах Шаламова бушуют вихри и метели, что так бывают немилосердны к человеку, как суров к нему весь северный край.

Суров... Но, может быть, дело не в природе, а в нас самих? Ведь зачастую она дает высшую радость, когда мы с нею находимся в единстве.

И в ней мы черпаем сравненья,

И стих наполнен только тем.

Чем можно жить в уединенье,

С природою в соединенье

Средь нестареющихся тем.

Человек — песчинка природы. И живет он с нею по одним законам. Чьи они? Ее самой, равнодушной и хладной? Или — Бога?

Читая «Колымские тетради» и мысленно возвращаясь к «Колымским рассказам», мы опять сталкиваемся со сложнейшими противоречиями в мировосприятии Шаламова. В письме к Ю. Шрейдеру он категорично утверждает: «...Вам нужно знать хорошо... что стихи — это дар Дьявола, а не Бога, что тот, Другой... он-то и есть наш хозяин. Отнюдь не Христос, отнюдь. Вы будете находиться в надежных руках Антихриста. Антихрист-то и диктовал и Библию, и Коран, и Новый завет».

Однако «Колымские тетради» пронизаны библейскими мотивами. Поэт неустанно обращается к Богу, а не к антихристу или дьяволу. Порою как будто Шаламов сомневается в Его всесилье и справедливости — как мог Он допустить колымский ад? И все же

...на коленях,

Я с Богом, кажется, мирюсь.

На мокрых каменных ступенях

Я о спасении молюсь...

Герой шаламовских стихов

И опять на дорогу

Он выходит с утра

И помолится Богу,

Как молился вчера.

В своих рассказах и мемуарной прозе Шаламов не раз заявлял об отсутствии у него религиозного чувства. И одновременно подчеркивал, что «более достойных людей, чем религиозники, в лагерях я не видел». Евангелие, Библия были у него, можно сказать, в крови. Ссылками на них, обычно неявными, полны его рассказы. Восхищаясь иконами Андрея Рублева, Шаламов писал, что «не кисть художника удерживает образы Бога на стенах, а то великое и сокровенное, чему служила и служит религия».

Шаламов не исполнял обрядов, считая, что это для Бога неважно. Он полагал также, что не надо всуе тревожить Его и тем более возлагать на Него ответственность за наши собственные грехи. Человек обладает свободной волей, и от него зависит, а еще больше от общественных условий, куда она будет направлена. Бог для Шаламова является прежде всего олицетворением нравственности, ее идеала, увы, трудно достижимого, а может быть, и вовсе не достижимого. И скорее всего не достижимого. Создатель «Колымских рассказов» во многом пессимистически смотрел на будущее человечества. С годами, с неприкаянной старостью росло у него разочарование в жизни, усиливалось трагедийно-негативное ее восприятие.

Однако не только отчаяние ощущаешь, читая колымскую прозу и колымские стихи Шаламова. Тут же ловишь себя на другом. От чтения Шаламова не опускаются руки, не уменьшается желание жить. И жить активно, деятельно. В свете описываемого на страницах его книг собственные горести и неудачи кажутся чем-то несущественным, суетным.

В свое время в самиздате ходило письмо Фриды Вигдоровой Шаламову. «Я прочитала ваши рассказы. Они самые жестокие из всех, что мне приходилось читать... Но почему же закрываешь рукопись с верой в честь, добро, человеческое достоинство?» Вот ответ Шаламова: «...Почему «Колымские рассказы» не давят, не производят гнетущего впечатления, несмотря на их материал... Мне кажется, дело тут в силе душевного сопротивления началам зла, в той великой нравственной пробе, которая неожиданно, случайно для автора и для его героев оказывается положительной пробой... Я видел много такого, чего человек не должен, не имеет право видеть. Душевные травмы — непоправимы. Душевные «обморожения» — необратимы... И вдруг оказывается, что и душевных, и физических сил хватает еще на что-то, что позволяет держаться, жить...»

Шаламов убедительно создает образы подлинных героев, с исключительно высокой мерой «и душевных, и физических сил». Зачастую они прилагаются лишь для того, чтобы не умереть, выжить, но не за счет ближнего, а мобилизуя все в себе, г своем существе. Такое «лишь», может быть, и недорого стоит в обычной жизни. Но оно оказывается самым дорогим, высшей пробы, в жизни лагерной, ориентированной на уничтожение человека.