Трагический рейс

К концу XIX века некий француз, искатель приключений, высадился в Индокитае. Он объездил полуфеодальные княжества, над которыми французские власти осуществляли теоретический контроль. Это была эпоха «белых раджей Борнео», бредовых королевств Южной Америки и нелепых империй, насаждавшихся в Мавритании. Любой проходимец, если он был в состоянии купить несколько ящиков ружей, заказать художнику знамя и говорить о себе от первого лица множественного числа, мог претендовать на корону в пределах одного из белых пятен, тогда еще так живописно украшавших карты. И новый государь появлялся на международной сцене, если это не вызывало слишком сильного возмущения в министерствах иностранных дел старушки Европы. Так случилось и в этот раз, поскольку мои были малоизвестным племенем аннамских плоскогорий. Мария I был авантюристом, располагавшим средствами, чтобы претворить свои честолюбивые мечты в действительность. Он набрал солдат для личной гвардии, вооружил их и царствовал, не встречая сопротивления в этой дикой местности, простирающейся от Бан-Ме-Туон до Плейку. Новоиспеченный монарх был достаточно тонким политиком, чтобы заручиться поддержкой церкви, и под его строгим надзором обращение в христианство шло полным ходом. Но сайгонские власти забеспокоились. Они не желали мириться с таким шутовством в самом сердце молодой колонии. К тому же вооруженная интервенция была невозможной, даже если пренебречь тем, что этот нелепый государь прибрал к своим рукам миссионеров. А церковь — это такая сила, которую нельзя было игнорировать даже при либеральном президенте в 15 тысячах километров от колонии! Итак, предстояла война на истощение при помощи бойкота, война без единого выстрела до той поры, пока не иссякнут средства в сокровищнице Марии I. Нет денег — нет швейцарской гвардии и солдат мои. Лишенные жалованья, храбрые воины мои сбросят в кустах свою блестящую форму и возвратятся в родные хижины. Французская армия наступала, не нанося ударов, и Марии I, покинутому своими подданными, ничего другого не оставалось, как спасаться бегством. Он — государь в изгнании и ищет, где бы преклонить голову. Позднее его обнаруживают при дворе князя Паханга, который вначале оказал ему радушный прием, как попавшему в беду брату. Но спустя некоторое время князь, видимо, изменил свое отношение к беглецу. Опасался ли он, что в лишившейся короны голове таится слишком страстная жажда власти и зреют планы узурпировать власть своего хозяина? Можно представить себе интриги, клевету и зависть, процветавшие при этих маленьких дворах восточных деспотов, где примитивный макиавеллизм был движущей пружиной всей политики. Несчастный Мария снова стал изгнанником: его бывший друг милостиво разрешил ему управлять своими страстями, а заодно несколькими гектарами джунглей и несколькими десятками рыбаков, то есть всей территорией и населением острова Тиоман.

Там он прожил-долгие годы с подругой американкой, которая в молодости была, видимо, похищена этой незаурядной личностью. Мария I скончался уже в эпоху чарльетона и покоится в своей одинокой гробнице, среди одуряющего аромата джунглей, вдали от родины. Но молодая американка, став теперь дамой весьма почтенного возраста, по-прежнему опекает смехотворное королевство своего супруга, превратившись в почти забытый пережиток тех дней, когда людей обуревали честолюбивые мечты и они сбывались.

На Тиомане мы проводим двое суток в радостной безмятежности, став на якорь в 100 метрах от берега. Прелестная бухточка укрылась за горами. Их вершины вздымаются на высоту более 1000 метров, а по изборожденным склонам взбегают вверх джунгли. Более великолепной декорации мы нигде не видывали. Что за удовольствие плавать в этих прозрачных как хрусталь водах и любоваться играющими вокруг нас дельфинами. Лесные тропинки окантованы чудесными цветами. С сожалением мы снимаемся с якоря, размышляя о том, что многие свергнутые монархи испытали более горькое изгнание и спят последним сном в более суровых условиях.

От острова Тиоман берем курс на Мерсинг, наш любимый малайзийский порт. Далее держимся как можно ближе к берегу. Но благородные ландшафты диких гор, которые простирались от Куала-Тренгану до Куантана, сменяются однообразными низменностями, окаймленными нездоровыми и заболоченными мангровыми лесами. После полудня бросаем якорь в южной части обширной бухты Джасон, около устья реки Седили-Кечил. Мы не сделаем попытки подняться вверх по этой реке. Она уж слишком «кечил», то есть маленькая, и мы не найдем здесь пятифутовых глубин, необходимых для «Синга Бетины». Обнаруживаем крошечный кампонг под купой деревьев в миле от нас, но не высаживаемся на берег.