Трагический рейс

Многие, и прежде всего мои товарищи — гражданские летчики, будут задавать себе вопрос: почему первый пилот, командир самолета, добившийся постоянной работы в компании, обосновавшейся в Ницце, достигнув той вершины в своей карьере, когда животик начинает округляться, как и сумма налетанных часов, вдруг решает отказаться от этих многочисленных выгод, променяв все на неопределенную работу в неуточненном уголке земного шара. Да еще на самолете, устаревшем до того, как у Клемента Адера[4] прорезались первые зубы. Все объясняется очень просто. В ту пору я чувствовал себя глубоко несчастным. Как это произошло — не знаю. Очевидно, в этом прежде всего повинна моя неуравновешенность, непоседливость, свойственная той категории людей, которые, сами не знаю почему, всегда говорят: «Ну, поехали!» На протяжении 10 лет я жил и летал в Южной Америке, во Вьетнаме и Лаосе, на Среднем Востоке и в Сахаре, выполняя такие операции, которые, безусловно не всегда, могли бы получить восторженное одобрение дирекции гражданской авиации. Я вывез оттуда несколько седых волос, следы малярии и материал для нескольких книг. Возвратившись из последнего недолгого пребывания в Африке, я решил, что настало время вернуться во Францию и смириться наконец с ролью солидного господина. Но это давалось мне нелегко: до смерти надоело постоянно летать по контролируемому европейскому пространству и обязательно носить галстук. Быть может, я немного сожалел, что в меня никогда не будут стрелять... Я ненавидел неизменное ненастье: прибытие в 6 часов утра в Гетеборг при снежном буране и потолке в 200 футов после ночи, проведенной за управлением неотапливаемым, покрытым инеем самолетом. Все это было весьма далеко от той жизни, которую я видел в мечтах. Наш шеф считал, что усталость в полете — это выдумка врачей, а часы отдыха экипажа — заговор против свободы предпринимательства. Короче, когда я явился к врачу, измученный непрекращавшимися головными болями, он заявил, что у меня все в порядке, если не считать модной нервной депрессии. Мне очень польстило, что и меня коснулась болезнь нашего века. Но если учесть мою профессию, дело принимало другой оборот. Если я расскажу о своих недомоганиях, меня могут временно лишить пилотского свидетельства. А если не скажу... Так вот, моя депрессия еще не дошла до такой степени, чтобы забыть, что ежедневно ни в чем не повинные пассажиры и экипаж, который не сделал мне ничего дурного, доверяют мне свои жизни. Между тем пилот, потерявший веру в свои силы, может стать чертовски опасным. Мне было необходимо принимать таблетки, чтобы заснуть после работы и чтобы не спать в полете. Землю, этот сладкий пирог, я видел только через непроницаемое оконное стекло. А мне были необходимы: жизнь — посвободнее, горизонты — пошире и возможность принимать решения, не обращаясь к «Полному справочнику командира самолета». Я мечтал, очень редко и не веря, что мечта сбудется, о том мире, в котором жил когда-то и где моими противниками были джунгли и пустыни, а не чинуши из канцелярий, ставящие палки в колеса.

Даже парусный спорт перестал меня интересовать. Что хорошего тащиться вдоль прилизанных берегов Средиземного моря, бросать якорь на перегруженных стоянках Ривьеры или Балеарских островов... Где вы, маленькие рыбацкие деревушки Индокитая или Лусона, мимо которых ходила наша джонка «Йеманжа» по опасным трассам, показанным на картах пунктиром? Мне вспоминалось, как мы скользили среди скал вдоль отвесных береговых уступов мыса Падаран, не зная, что целая дивизия вьетнамцев была расположена в зарослях над нашими головами. Потом нас здорово потрепал тайфун, когда мы находились в 100 метрах от Нха-Транга... И эту жизнь я потерял, совершив такой же глупый обмен, как библейский Исайя. Моей чечевичной похлебкой были четыре золотых галуна на рукаве да горячая и холодная вода, лившаяся из кранов ванной комнаты. Право же, на это не стоило тратить силы.

Когда в 7 часов на туманном рассвете того майского утра я вернулся домой после длинного пути от Ниццы до Гассино, Жозе, как обычно, ждала меня. Чайник кипел на плите, кошки мурлыкали перед очагом, в котором загорались поленья от еще не погасших за ночь раскаленных углей. Окоченевшими пальцами я вытащил объявление из портфеля.

— Как ты отнесешься к тому, чтобы совершить непродолжительную экскурсию на Дальний Восток?

Ответ был точно таким, какого я ждал:

— Упаковываться! Когда отправляемся?

Я рассмеялся:

— Дай мне время выпить чай. Еще неизвестно даже, куда именно мы должны поехать. Мне думается, что речь идет о Сингапуре. На аэродроме Гонконга не должно быть много самолетов «дакота».

— Сингапур — это было бы чудесно! Единственное место к востоку от Лиссабона, где мы никогда не бывали. А потом, там наверняка можно будет построить судно.