Трагикомические новеллы

Вскоре после приезда Монтуфар стал показываться на улицах, одетый так, как я вам уже говорил, шагая со скрещенными на груди руками и опуская глаза при встречах с женщинами. Он выкрикивал оглушительным голосом: «Да будут благословенны святые дары и непорочное зачатие пресвятой девы!» и другие благочестивые возгласы, издаваемые им столь же громко. Он заставлял детей, встречавшихся ему на улицах, повторять эти восклицания и собирал их иногда, чтобы петь с ними псалмы и песнопения и обучать закону божию. Он целыми днями не выходил из тюрьмы, проповедовал узникам, одних утешал, другим оказывал услугу — ходил для них за пищей и часто шествовал с рынка в тюрьму с тяжелой корзиной на спине. О гнусный мошенник! Тебе не хватало только прикинуться святошей, чтобы стать самым отъявленным на свете злодеем!

Эти добродетельные поступки самого недобродетельного человека создали ему вскоре славу святого. Елена и Мендес в свою очередь трудились над своей канонизацией. Одна выдавала себя за мать, а другая за сестру блаженного брата Мартина. Они ходили каждый день в больницы, прислуживали больным, стелили им постели, стирали их белье и шили им за свой счет новое. Так три самые порочные личности Испании стали предметом восхищения Севильи.

Там оказался в ту пору некий дворянин из Мадрида, приехавший по своим личным делам. Он принадлежал некогда к числу любовников Елены, ибо у публичных женщин бывает их помногу; он знал, кем является на деле Мендес и что Монтуфар опасный плут. Однажды, когда они все вместе выходили из церкви, окруженные множеством людей, целовавших край их одежды и просивших, чтобы они поминали их в праведных своих молитвах, этот дворянин, о котором я только что упоминал, узнал всю шайку. Исполнившись христианского рвения и будучи не в силах стерпеть, чтобы три столь дурные личности злоупотребляли легковерием целого города, он пробрался сквозь толпу и, ударив кулаком Монтефара, крикнул ему:

— Жалкие обманщики! Не боитесь вы ни бога ни людей!

Он хотел продолжить свою речь, но его доброе, чересчур поспешное намерение сказать правду не увенчалось тем успехом, какого оно заслуживало. Вся толпа набросилась на него, считая, что он совершил кощунство, так оскорбив святого. Дворянина повалили на землю, нещадно избили, и он поплатился бы жизнью, если бы Монтуфар не выказал изумительной находчивости и не принял его под свое покровительство, заслонив собою, отстраняя самых ретивых из числа нападающих и даже подставляя себя под удары.

— Братья мои, — возопил он изо всех сил, — ради господа бога оставьте его в покое! Успокойтесь, ради пресвятой девы!

Эти немногие слова усмирили разбушевавшиеся страсти, и толпа расступилась перед братом Мартином, который приблизился к несчастному, радуясь в душе тому, что видит его столь избитым; но, изобразив на лице крайнюю печаль, брат Мартин поднял поверженного на землю дворянина, и хотя тот был весь окровавлен и покрыт грязью, обнял и поцеловал его и сделал толпе строгое внушение:

— Я дурной человек, — говорил он тем, кто пожелал его выслушать, — я грешник, я тот, кто никогда не совершал ничего угодного богу. Видя меня одетым, как подобает честному человеку, — продолжал он, — вы думаете, что я не был всю жизнь разбойником, соблазном для других и вечной погибелью для самого себя? Вы заблуждаетесь, братья мои. Сделайте меня мишенью ваших поношений и камней и устремите на меня ваши шпаги!

Промолвив с притворной кротостью эти слова, он с еще более притворным рвением кинулся своему врагу в ноги и, целуя их, не только попросил у него прощения, но и поднял его шпагу, плащ и шляпу, потерянные во время свалки. Он надел их на него, довел дворянина за руку до конца улицы и, неоднократно облобызав его и благословив, расстался с ним. Бедный дворянин был точно заворожен тем, что ему пришлось увидать и испытать на себе. Он исполнился такого смущения, что не показывался больше на улицах все то время, пока дела удерживали его в Севилье. Монтуфар между тем расположил к себе всех этим подвигом поддельного смирения. Народ с восхищением взирал на него, а дети кричали ему вслед: «Святой! Святой!», как кричали бы они: «Ату его!» вслед его врагу, если бы повстречали его на улице.