Трактат о терпимости

Второй вердикт суда противоречил первому – они освободили мать, брата, служанку и Лавэса. Один из советников дал понять судьям, что своим вторым решением они показали несправедливость приговора в отношении Жана Каласа и выдали себя. Ведь если во время так называемого убийства обвиняемые были вместе, то освобождение остальных служит неопровержимым доказательством того, что казненный отец был невиновен. И тогда судьи вынесли вердикт: изгнать Пьера Каласа. Это решение было таким же абсурдным, таким же непоследовательным, как и предыдущие приговоры. Пьер либо виновен, либо нет. В первом случае его, как и отца, следовало приговорить к колесованию. А если вины на нем нет, то и изгонять его не за что. Но судей напугало то впечатление, которое произвели колесование отца и его благочестие в момент смерти, и они, чтобы спасти свою репутацию, решили помиловать сына. Как будто это помилование не стало с их стороны очередным злоупотреблением власти! Они посчитали, что после той страшной несправедливости, которую суд уже совершил, безосновательное изгнание молодого человека, не имеющего ни поддержки, ни средств, не будет расцениваться как еще одно беззаконие.

«Каждый служитель закона, верующий в Бога и признающий право на религиозные убеждения, должен отличаться веротерпимостью: он должен понимать недопустимость того, чтобы человеку приходилось выбирать между смертью и вероотступничеством»

Судьи начали угрожать Пьеру, который был заключен в темницу, что его ждет та же участь, что и отца, если он не откажется от своей веры. Юноша рассказал об этом под присягой: «В тюрьме ко мне наведался монах-якобинец. Он пригрозил, что если я не отрекусь, то буду казнен так же, как отец. Клянусь в этом перед Богом, 23 июля 1762 г. Пьер Калас».

Покидая Тулузу, Пьер встретил аббата-проповедника, и тот вернул юношу в город. Пьера поместили в доминиканский монастырь, где он вынужден был выполнить все обряды и принять католичество. Религия была удовлетворена – это стало своеобразным актом мщения за католическую веру, а ценой была кровь отца.

Дочерей Каласов тоже заточили в монастырь. Их несчастная мать осталась одна-одинешенька, без средств к существованию, убитая горем. Ей пришлось пережить казнь мужа, смерть одного сына и изгнание другого, у нее отняли дочерей, лишили всего имущества, отобрали всякую надежду – ей оставалось только замкнуться в себе и умереть. Несколько человек, которые изучили это ужасное дело и вникли во все обстоятельства, были столь потрясены несправедливостью и жестокостью в отношении Каласов, что принялись уговаривать вдову искать защиты у трона. Но силы ее к этому времени почти угасли. Потом, она была урожденной англичанкой – в детстве ее привезли сюда, во французскую провинцию, так что одно слово «Париж» пугало ее. Если в столице Лангедока творится такое беззаконие, то уж в столице королевства, по ее мнению, нравы совсем варварские. И все же она преодолела свой страх и физическую слабость – долг перед памятью мужа взывал отомстить за его убийство. И вдова Калас, еле живая, отправилась в Париж, где, против ожидания, встретила теплый прием, нашла сочувствие и поддержку, чему была очень изумлена.

В Париже здравый смысл одерживает победу над фанатизмом, какое бы сильное сопротивление тот ни оказывал. А в провинции, наоборот, побеждает почти всегда фанатизм.

Защищать Каласов взялся известный адвокат парижского парламента – господин де Бомон, он составил заключение, под которым пятнадцать адвокатов поставили свои подписи. Адвокат Луазо, которому тоже не занимать красноречия, представил записку, в которой дело разъяснялось в пользу Каласов. А господин Мариет, занимающий место адвоката в совете, написал убедительное юридическое прошение.

Деньги, которые эти великодушные люди получили от издания своих речей в защиту семьи, они отдали вдове. Весь Париж, да и вся Европа сочувствовали бедной женщине и требовали правосудия. Свой вердикт общественное мнение вынесло задолго до того, как дело было рассмотрено в совете.

И хотя министерство, как всегда, было завалено делами, хотя чиновники привыкли созерцать чужое горе, что притупляет жалость и даже может ожесточить сердце, все же призыв к милосердию в отношении Каласов здесь услышали. Судьи вернули дочерей матери, и когда женщина и девочки, одетые в траур, рыдали от переполнявших их эмоций, судьи сами расчувствовались до слез.