Трамвай без права пересадки

В конце концов ему волей–неволей пришлось попробовать кнопки. Это было открытие, это был новый, острый, вкус, это было, как если бы человек, привыкший к вегетарианской, безвкусной, приготовленной на пару пище, впервые попробовал настоящие хинкали. С тех пор он пристрастился к кнопкам, благо, их было достаточно. Почувствовав прелесть остринки, он теперь позволял себе экспериментировать и делал одно кулинарное открытие за другим. Когда кончились кнопки, в ход пошли булавки, запас которых, впрочем, тоже довольно быстро иссяк, а родители перешли на кимоно, что впоследствии вылилось в любовь вообще ко всему японскому. Прибежищем отца и матери стала медитация под веткой сакуры, привезённой из путешествия в страну восходящего солнца. С работы они вынуждены были уволиться, что намного сократило период его детства, поскольку ему пришлось думать о заработке, чтобы не умереть с голоду. В школе он недоучился.

Сначала он пытался зарабатывать в переходе — тем, что глотал всякую мелочь вроде иголок и бритвенных лезвий, но жалких медяков, в которые равнодушные прохожие оценивали его талант, не хватало даже на реквизит для этих незатейливых упражнений.

В конце концов ему повезло — кто–то из служителей шоу–бизнеса заметил его. Результатом этого везения стало то, что он устроился на работу в цирк, где ежедневно, под аплодисменты и испуганно–восторженные возгласы зрителей, глотал ножи и шпаги. Теперь у него было достаточно денег, чтобы содержать отца и мать, посадить для них в большом горшке настоящую сакуру и раз в год организовывать им путешествие в Японию.

Однажды они не вернулись из очередной поездки. А через месяц из префектуры Осака пришла бандероль, в которой оказалось письмо и небольшая шкатулка в японском стиле с иероглифами.

В письме мать писала, что они решили остаться в стране восходящего солнца навсегда. Обосновались они хорошо, пусть он не беспокоится. Отец устроился на работу ниндзей, сама она подрабатывает гейшей, так что иен хватает, и риса в этом году — урожай. Она приглашала его в гости, а пока напоминала, чтобы он не забывал повязывать шарф, смотрел себе под ноги и не лез в лужи, а то ведь водится за ним такая привычка.

В шкатулке оказались гостинцы — семь острейших сюрикэнов от отца и набор самого разного фасона пуговиц в японском стиле — от матери.

Он с удовольствием поужинал сюрикэнами, под сакурой, которая, ничего не подозревая, буйно цвела в своём горшке и грезила о Фудзи. Пуговицы он оставил для красоты, поскольку давно уже на находил в них вкуса — даже в японских, с иероглифами.

Ещё через год он женился, на милой цирковой девушке — глотательнице огня. Она была сиротой и пришла к нему жить с двумя канистрами бензина, комплектом факелов и попугаем по имени Каси́к, который умел читать стихи: «Я — попугай с Антильских островов, но я живу в квадратной келье мага…» и так далее. Они начали жить счастливо вчетвером (он, она, попугай, сакура).

Но через пару месяцев их квартира сгорела, из–за неосторожности девушки в обращении с огнём. Погибли сакура, шкатулка с пуговицами и попугай по имени Касик.

Они перешли жить в общежитие при цирковом училище — администрация любезно выделила двум своим главным номерам просторную и гулкую, отчасти меблированную комнату с видом на цирковой двор, где под медленным рождественским снегом грустил в вольере одинокий озябший страус Бильбо.

Потом, через полгода, у них родился маленький мальчик.

Мать в письме бандеролью поздравляла их с рождением сына, сообщала, что отец получил повышение и теперь преподаёт ниндзюцу, пишет хайку и собирается баллотироваться в мэры префектуры Осака. Он, дескать, настаивает, чтобы внука назвали Итиро, писала мать и с улыбкой добавляла от себя, что следовать этому настоянию необязательно, можно назвать мальчика и Сатоси.

В небольшой шкатулке в японском стиле с иероглифами лежали гостинцы — несколько арарэ для него и баночка напалма для супруги. Новорожденному предназначался в подарок последний молочный зуб его деда, который тот пронёс через всю жизнь в ладанке на груди и который, по уверениям будущего префекта Осаки, принесёт потомку удачу и процветание. Ещё в шкатулку были положены веточка сакуры и попугаячье яйцо.

Сакура была посажена в новый купленный горшок, а яйцо подложено под одинокого страуса, уныло созерцавшего в своей вольере в цирковом дворе наступление осени. Птица, вдруг обретшая смысл жизни, успешно высидела птенца, которого сначала думали назвать Касиком Вторым, но в конце концов дали имя Итиро Сатоси. Страус не хотел отдавать своё приёмное чадо, а когда его таки забрали, захирел и едва не умер в тоске, так что пришлось, по согласованию с администрацией, забрать себе и его тоже.