В это время было открыто множество других сфер для миссионерской деятельности. После середины века цивилизаторская миссия британского типа развивалась не столько как безусловный план, сколько как набор установок, сформированных под влиянием протестантского этического чувства, которое наиболее ярко выразил знаменитый исследователь, миссионер и мученик Давид Ливингстон. Распространение светских культурных ценностей также во многом было делом рук миссионеров. Государство и христианские миссионерские общества здесь были гораздо менее близки друг к другу, чем во французской колониальной империи, где Наполеон III напрямую использовал католические миссии как инструмент политики, и даже Третья республика не гнушалась сотрудничать с ними. В Британской империи миссионеры стремились к кардинальным изменениям в повседневной жизни своих подопечных и новообращенных, хотя колониальное государство было гораздо более сдержанным. Не все многочисленные протестантские миссионерские общества считали своей задачей изменить что-либо, кроме религиозных убеждений, но большинство из них не проводили радикального различия между религией и другими сферами жизни.
Типичный британский миссионер конца XIX века мог предложить многое: Библии и учебники, мыло и моногамию. Вторым аспектом программы воспитания человечества стала растущая уверенность миссионеров, по крайней мере, к середине века, в том, что их работа среди конкретных народов способствует прорыву цивилизации как таковой. Несмотря на конкурирующие претензии на универсализм, французская миссия civilisatrice имела более прочную патриотическую основу. Универсальный характер британской цивилизации отражал глобальный охват империи, но в то же время он отражал и большую идентификацию с двумя нормативными практиками, радиус действия которых был теоретически неограничен: международным правом и свободным рынком.
Право и стандарт цивилизации
К середине века старый ius gentium был переосмыслен в юридически обязательный "стандарт цивилизации". Право стало важнейшим средством межкультурных цивилизационных процессов, более эффективным, чем религия, поскольку его импортеры могли адаптировать его к местным потребностям даже в тех случаях, когда ценности и нормы коренного населения оказывались невосприимчивыми к чужим верованиям. Япония, где христианские миссионеры всех конфессий так и не смогли закрепиться, даже после того как в 1873 г. им было разрешено вернуться в страну, переняла основные элементы европейских правовых систем. Сопротивление христианскому прозелитизму было не менее сильным в исламском мире с его плотным переплетением веры и права, но и здесь центральные основы европейского права были внедрены в неколониальных странах, таких как Османская империя и Египет (еще до британской оккупации 1882 г.). Престиж и эффективность права связаны с его двойственной природой: это и политический инструмент в руках законодательной власти, и продукт автономного или, как говорили немецкие теоретики романтизма, "анонимного" развития моральных представлений общества. Эта двойственность конструирования и эволюции проявлялась и в колониальных условиях, когда свод законов, а также их исполнение судьями и полицейскими часто становились острым оружием культурной агрессии. Например, запреты на использование языков коренных народов были одними из самых ненавистных мер за всю историю колониализма, "собственными целями", которые так и не дали желаемого "цивилизующего" эффекта. Но одним из достоинств Британской империи, по сравнению с другими, была универсальность английской правовой традиции, прагматичное применение которой во многих колониях оставляло определенную свободу для компромисса и сосуществования с местными формами. Правосознание, не имеющее аналогов в Европе, означало, что ответственность должностных лиц не только перед вышестоящими инстанциями, но и перед бдительной в моральном и правовом отношении общественностью рассматривалась как главная опора цивилизованного существования. Таким образом, международно применимый стандарт цивилизованности был аналогом верховенства закона во внутреннем управлении обществом.