Транскрипции программы Один с сайта «Эхо Москвы». 2016 Июль - Декабрь

Он был человек начитанный. Другое дело… Я всегда вспоминаю стихи Новеллы Матвеевой о библиотеке Ивана Грозного: «Что читал, душегубец? Не знаю. Мне как-то не важно». Мне, конечно, важно, но то, что его это не реабилитирует нисколько — это очевидно. Это лишний раз доказывает старую мысль, которую я так люблю цитировать, скажем, в формулировке Мао Цзэдуна: «Сколько ни читай, умнее не станешь». Иными словами, между количеством прочитанных книг, скоростью чтения и нравственностью прямой корреляции нет; есть способность усомниться иногда в своих действиях. Но тем не менее способность к рефлексии у Сталина, к сожалению, отсутствовала, и книги её в нём не воспитали. Тем более что он и читал книги с определённой точки зрения (вредно/полезно) и предпочитал литературу историческую.

«Что значит страшная сцена с глазом в фильме Бунюэля «Андалузский пёс»? Может быть, это капитуляция мужского перед женским?»

Ну нет, что вы? Конечно нет. Я думаю, это… Понимаете, трактовать «Андалузского пса» очень сложно. Дали и Бунюэль оттягивались как могли. Мне кажется, что это новый способ повествования, такой немножко заимствованный из чеховского «Архиерея» (которого они, конечно, не читали, но пришли к нему одновременно), когда вместо сюжета у нас есть чередование, как бы танец и созвучие разных лейтмотивов. Вот один такой лейтмотив — велосипедист с пелеринками. Другой — прибой. Третий — собака вдоль моря. Четвёртый — облако, разрезающее луну. Пятый — бритва, разрезающая глаз. Это такая музыкальная организация картины. Мы же не понимаем, про что «Андалузский пёс». «Андалузский пёс» про несколько навязчивых галлюцинаторных образов. Ну, просто один из страхов своих человек там постулирует, и всё. А может быть, это такая метафора нового зрения — то, что Бабель называл «взрезать глаза».

«Недавно на канале «Дождь» транслировалась встреча родственников жертв сталинского террора. Люди около Лубянки выходили к микрофону, называли жертв. Но что-то в этой встрече было слезливо-бессильное, аж тошно становится! Встреча ведь устроена в таком формате именно с целью противостоять возрождающемуся культу Сталина, но прославляющих последнего ведь не проймёшь портретами расстрелянных родственников. Они ведь знают, что делал Сталин, и именно за это любят его. Половина звучавших фамилий — еврейские. Те, против кого акция направлена, ещё посмеются: «Вот, дети жидов-предателей». Это у меня аберрация или вам тоже кажется, что сегодня надо действовать стилистически жёстче?»

Нет, понимаете, не кажется, дорогой vilsent. Не кажется, потому что у каждой акции есть своя задача. Есть акции скорби и памяти, и тогда вполне уместна интонация покаяния и поминания. Есть акции протеста, у них другая цель. Не будем унифицировать интонацию протестного движения. Она обязана быть разной. Это должна быть деятельность довольно широкого спектра: и прославление, и проклятие, и скорбь и память, и всё что хотите.

Насчёт половины еврейских фамилий вы заблуждаетесь, конечно, потому что русских жертв террора было значительно больше. Кстати, многие считают, что это был еврейский террор; другие считают, что это был русский террор и месть евреям, поднявшимся после революции. Как бы то ни было, с помощью национального вопроса террор не объяснить. Я вообще предпочитаю, в общем, как и советовала Надежда Мандельштам, думать не о причинах, а о целях. Причины террора были разнообразные, и ни одна не объясняет его вполне. У террора была цель. Единственный смысл террора — это создание в стране атмосферы подавленности, ужаса и тотальной зависимости от вождя. Вот и всё. А кто виноват, кто не виноват? Как правило, единственный критерий, который здесь прослеживается: одни люди успели донести, а другие — нет; кто быстрее донёс — тот и победил. А так — никакой аберрации. Эти акции вполне нужны.

«Принято однозначно ругать девяностые, так называемое «проклятое десятилетие». Но сейчас, по прошествии времени, всё больше убеждаюсь, что девяностые были честнее, откровеннее. А у выживших (мы с вами почти ровесники и можем отнести себя к выжившим) оставалась надежда на «светлое завтра». Возможна ли лекция-анализ о литературном наследии девяностых? Если нет — кратко изложите вашу оценку этого непростого времени».

Видите ли, дорогой tamerlan, не было, к сожалению, почти никакой литературы девяностых. В общем, как и сейчас, когда мы вспоминаем литературу двадцатых, мы можем назвать несколько ярких имён, но они соотносятся с литературой десятых именно как двумерное пространство с трёхмерным. Ничего не поделаешь, это было страшное падение, деградация во многих отношениях.