Транскрипции программы Один с сайта «Эхо Москвы». 2016 Июль - Декабрь

В девяностые годы, кроме Пелевина, по-настоящему ярких писателей не появилось. Ну, можно назвать, наверное, Велединского и компанию, Порублева (людей, написавших «Бригаду»), и, конечно, Луцика и Саморядова, которые были прежде всего первоклассными писателями и уж только потом кинематографистами. А так, в общем, литература девяностых была неинтересна. Жить было интереснее, чем писать. И Сорокин в девяностые годы писал тоже не лучшие свои вещи, более слабые по сравнению с «Романом» и «Нормой». Мне кажется, что лучшая его вещь девяностых — это «Сердца четырёх» (которые были, по-моему, закончены ещё в 1989 году, и к ним у меня претензий довольно много). И Петрушевская, по-моему, писала тогда не лучшие свои вещи, а лучшие были написаны в восьмидесятых. То есть девяностые — это было время жизни, а не литературы, и это было время довольно интересное. Лучший роман девяностых — это «Ненастье» Иванова, написанное об этом времени двадцать лет спустя. Тоже могут быть претензии к этой книге, но о девяностых будут судить и по ней в том числе.

«Услышал я тут такой ментальный парадокс — разница между русскими и японцами в том, что японцы простили американцам Хиросиму и Нагасаки, а мы — нет. И ведь в этом есть доля истины. Почему так?»

Потому что между той Японией, которую бомбил Трумэн, и той Японией, которая существует сейчас, существует огромная разница — разница большая, чем между нынешними японцами и нынешними нами. Это была другая страна — страна во многих отношениях, ну, если не погибшая, то во всяком случае видоизменившаяся абсолютно радикально. Она перестала существовать. И для очень многих эта драма послевоенная оказалась вечной, как вечная травма. Я думаю, что и Мишима (Мисима, как его ещё называют) — это тоже вариант соотношения с этой травмой. И я думаю, что значительная часть японского кинематографа (во всяком случае весь Куросава) как-то рефлексировала этот перелом. Это была другая страна. Та страна, конечно не простила, но она была уничтожена, она в значительной степени уничтожила сама себя.

«Шаламов писал, что быстрее всего ломает человека холод. А как повлиял холод на нашу литературу?»

С осторожностью надо верить Шаламову. Многое ломает человека. Больше всего человека ломает отсутствие будущего, отсутствие веры в то, что может быть иначе. У Шаламова тоже этой веры не было. Может быть, именно поэтому он оказался в результате самым мрачным пессимистом относительно человеческой природы. И потом, понимаете, ведь что такое путь Шаламова? Последние тридцать лет жизни Шаламова всё-таки были разрушением его психики, его творческих способностей. Тут виновата была и болезнь, но отчасти виновата была и авторская установка.

Я сейчас как раз, разбирая архив Матвеевой, нашёл там чрезвычайно жёсткие и страшные воспоминания о Шаламове. Они были же, в общем, знакомы и страдали от одной и той же болезни Меньера, и казалось бы, она должна была ему во многом сострадать, но она видела в нём главное — прежде всего ненависть к человечеству, ненависть к человеку. Очень жёстко она о нём написала, очень точно. Я надеюсь, мы это скоро опубликуем в общем корпусе с её дневниками. Там же я нашёл, кстати, в романе ненапечатанном (сейчас мы над ним работаем, над его перепечаткой), нашёл гениальную фразу: «Выход из себя — ещё не выход из положения». Просто прелесть что такое!

Так вот, Шаламов — это всё-таки литература распада и самоуничтожения, литература без просвета, поэтому я бы его мнение не брал как основополагающее. А то многие, ссылаясь на него, выносят человечеству приговор, не имея тех прав, какие имел Шаламов.

«Веллер лестно высказался о Джеке Лондоне. Можно ли лекцию о нём?»

В следующий раз — пожалуйста. Я как раз сейчас тут думал, что, с моей точки зрения, роман Джека Лондона «Морской волк» значительно лучше, чем «Степной волк» Гессе. И вообще «Морской волк» Лондона не уступает Достоевскому, мне кажется, ни в чём. Это очень сильная книжка. И тоже ведь беллетристика.

Услышимся через три минуты.

РЕКЛАМА

Д. Быков― Продолжаем.

«В порядке дискуссии. Философ Александр Пятигорский в 2007 году писал: «Говорить об угрозе тоталитаризма в России нелепо. Это явление историческое, требующее ресурсов негативной энергии, которых сейчас нет ни в России, ни в одной из известных мне стран мира. Сейчас люди способны только делать тоталитарные жесты и пугать ими остальных. Мы не понимаем сложности этого понятия. Попробуйте сейчас в России устроить тоталитаризм, скажем, сталинского типа. На это нужны такие гигантские средства, на которые никто не пойдёт…» — и так далее.