Транскрипции программы Один с сайта «Эхо Москвы». 2016 Июль - Декабрь

Милый raffal, проблема в том, что сериальность для меня не является достоинством. Вот Аксёнов, я помню, при первой нашей встрече в 1994 году говорил мне: «Я очень горжусь, что я наконец написал роман — не сравниваю качество, но в стилистике и в жанре «Войны и мира». Это роман-сериал». Он говорил о «Московской саге». И гордо говорил, что её сравнивают с Толстым. Что сравнивают с Толстым — хорошо. Но мне кажется, что «Московская сага» — это именно хорошая основа сериала. Сериал, правда, не получился. Но настоящая проза всё-таки не экранизируемая.

«Таинственная страсть» совершенно не годится для переноса на экран. Исчезла главная её мысль. «Таинственная страсть»… Помню, я Вознесенского тоже спросил, что он думает об этом романе. Были похороны Аксёнова, и последний раз на одной сцене сошлись Вознесенский, Ахмадулина и Евтушенко. Это было зрелище поразительное. И Аксёнов мёртвый на сцене рядом с ними, их примиривший всех. И вот мне сказал Вознесенский: «Мы Васю читаем не ради фактической достоверности. Это книга о любви, о том, как он нас любит».

А я всё-таки думаю, вступая в запоздалую полемику с ним, что это книга не о любви. Эта книга довольно жёсткая, один из лучших аксёновских романов, конечно. Это книга о таинственной страсти к предательству. «К предательству таинственная страсть, друзья мои, туманит ваши души», — как там говорит Ахмадулина. Мне кажется, что эта таинственная страсть к предательству других и себя — она и погубила шестидесятников. Потому что там не было прочной нравственной основы, потому что вместо этой основы, вместо этого позвоночника там был ожог (о чём собственно Аксёнов и написал свой лучший роман), ожог, страх прикоснуться к каким-то выжженным, уничтоженным основам бытия. Эти основы уничтожены! На этом погорелом месте уже ничего не построишь. Это очень точная реалистическая мысль в таком, казалось бы, романтическом, идеалистическом его творчестве.

Весь этот длинный экскурс мне понадобился для того, чтобы просто подчеркнуть принципиальную сложность и неэкранизируемость аксёновской прозы. «Таинственная страсть», на мой взгляд, плохой фильм (во всяком случае то, что показано пока). Уже Вирабов совершенно правильно написал, что он ужасно плоский, двухмерный, антиисторичный.

И самое главное… Понимаете, всякая эпоха ведь ищет сходства с собой. Пошлая эпоха снимает пошлый фильм про шестидесятников. И на этом фоне становится особенно ясно, какой умный, глубокий и по-настоящему историчный фильм «Оттепель» Валерия Тодоровского, где нет реальных персонажей (можно много гадать, кто есть кто), но есть невыдуманный конфликт. И эта предательство, которое тоже во всех живёт, оно там явлено. Я не хочу, конечно, противопоставлять Евстигнеева Тодоровскому. Они режиссёры одного поколения и продюсеры одного типа — такие очень мобильные, умные и с чутьём. Но Тодоровский ещё и прежде всего превосходный сценарист, и поэтому он сумел выдумать историю (написали её другие люди, а он выдумал историю), которая держит. Мне очень жаль, что нет пока второго сезона. Надеюсь, он будет. Вот там дело не в шестидесятых, а дело в человеческой сущности этого времени. Здесь же, кроме внешних его примет, по-моему, ничего нет.

И обидно, когда пошлая эпоха снимает пошлость про то время. Вот возьмите Меньшова, когда в «Москва слезам не верит» он тоже изображал начало шестидесятых. С какой глубиной, точностью, любовью, с какими деталями, с каким дыханием времени там воссоздано это всё! И эти первые садовые участки, и лучшие кинофестивали, и вот эта странная атмосфера совмещанства — всё это там было. Мне кажется, что не нашим временам трогать шестидесятые. Мы их не поймём. Шестидесятые были сложное время. А здесь это, конечно, такой печальный набор беллетристических клише. Но, с другой стороны, всегда приятно посмотреть на Кулагина.

«Пелевин предсказал наше будущее? Неужели всё будет так мрачно?»

Да нет, ничего подобного. У Пелевина же в рассказе «Зигмунд в кафе», в одном из лучших его рассказов, есть замечательная фраза… Вообще рассказ о фрейдизме и, конечно, жестокий, несправедливый. У него два есть таких несправедливых рассказа: «Происхождение видов» о дарвинизме и «Зигмунд в кафе» о Фрейде. Ну, Зигфрид там… Да, «Зигфрид в кафе». Зигфрид — это попугай. То есть не Зигфрид, нет, а именно Зигмунд, простите. Зигмунд Фрейд, конечно. «Зигмунд в кафе». Так вот, «Зигмунд в кафе»… Меня вообще с таким вниманием все слушают, все так ловят ошибки с наслаждением. Я этому рад, потому что это как бы значит, что уж настолько я безупречен, что всегда хочется, чтобы именно я сорвался. Ну, не волнуйтесь, я всё-таки обычно свои оговорки исправляю. Зигмунд Фрейд, да. «Зигмунд в кафе». Так вот, в этом рассказе есть очень точная фраза: «Смотрите, как он загадил свою клетку». — «А почему вас это волнует? Он же свою клетку загадил, а не вашу».