Вы не принимайте слишком всерьёз слова Уэльбека. Дело в том, что конец ведь один, понимаете, и, умирая, всякий понимает, что он жил неправильно. Просто у того, кто иронизировал, есть ещё одно утешение — он при этом, по крайней мере, улыбался. Когда ему разбивали лицо или сердце, он, по крайней мере, смеялся. А у остальных, которые отличаются пафосной и натужной серьёзности, нет этого утешения. Эстетика гротеска оптимистична, потому что это эстетика преобразования жизни, жизнь преображена тем самым. Поэтому, конечно, отказываться от иронии не следует. И Блок, видимо, и Уэльбек когда говорили «хватит хихикать», имели в виду, что иронией не спасёшься от имморализма. Когда вокруг тебя торжествует аморальность, смешно хихикать — надо иногда действовать. Вот в этом смысле, да, надо относиться к жизни серьёзно. А к собственной жизни, к смерти, к старости если будешь относиться без иронии, то лучше не родиться.
«Хотел спросить ваше мнение о современном массовом увлечении поэзией и миллионах публикуемых в Сети русскоязычных поэтах. В моём городе Ростов-на-Дону двадцать крупных поэтических объединений, которые издают тонны произведений и регулярно проводят выступления в барах города. В последнее время в связи с кризисом борьба за приличные места приобрела накал и страсть, как в фильме «Банды Нью-Йорка». Как вы относитесь к таким массовым поэтическим проявлениям?»
Слушайте, во-первых, как говорил Шостакович: «Лучше, чем водку пить» (хотя одно другому не мешает). Во-вторых, это всегда было. И я много раз это объяснял. Дело в том, что в России всё же можно отобрать, кроме слов, которые вы расставили в определённом порядке. Отсюда наш литературоцентризм. Отсюда наше безумное увлечение поэзией. Отсюда мода на поэзию, благодаря которой у поэтов-мужчин всегда больше девушек, чем у рок-героев. Это наше хобби национальное такое.
Ничего здесь дурного нет. Вот идёт между ними эта борьба, выступают они в этих барах. Но их же слушают, понимаете? Значит — кому-то эти стишки-то нужны. «Значит — кто-то называет эти плевочки жемчужинами». Поэтому увлечение поэзией и вообще графомания — они опасны только в одном отношении: человек, слишком серьёзно к этому относящийся, начинает тратить жизнь на ерунду. Ведь спиваются одинаково и гений, и графоман.
Просто я бы в этом смысле предложил не слишком серьёзно к этому относиться опять же. А так то, что люди в России пишут стихи и этим увлечены миллионы — это реакция на то, что эти миллионы не могут быть увлечены бизнесом, игрой на бирже, разными формами самосовершенствования, политикой. Это в известном смысле такой… Ну, назовём это онанизмом. Ничего в этом ужасного нет. В конце концов, считается же теперь, что онанизм безвреден.
Так, минуточку… Много здесь вопросов.
О Балтрушайтисе? Юра, Балтрушайтис, между нами говоря, довольно слабый поэт, Юргис наш. Он человек интересный, замечательный, замечательную жизнь прожил, но стихи его (у меня есть книжечка) никогда меня не зажигали. Мне кажется, что это какая-то абсолютно монотонная, монохромная, интонационно очень однообразная поэзия — что, в общем, как-то о его северном темпераменте говорит. Как человек он гораздо интереснее. Всё-таки литовский, так сказать, поверенный в России, посол литовской культуры, мост, человек Серебряного века — и вместе с тем человек с этими своими прибалтийскими корнями довольно глубокими. В этом смысле он интересен. Ни одного его стихотворения, которое бы как-то мне запало в душу, я не помню. Ну, он поэт того же класса, что и Верховский, по-моему, или Дмитрий Цензор. Много ли мы из них помним наизусть?
«Знакомы ли вы с литературным творчеством Сергея Мавроди?»
Увы, да. Не вижу повода для разговора.
«Посмотрел ваши открытые уроки. Согласны ли вы с тем, что подрастающие девчонки смелее и активнее мальчишек и в мыслях, и в поступках?»
Они реактивнее, в смысле — они быстрее, а мальчишки — глубже. Там было несколько мальчиков, поразивших меня какими-то невероятными прозрениями — при том, что они тугодумы такие, медлительные.
«Допускаете ли вы исчезновение в ближайшие годы печатного текста, то есть перевод всех форм общения в звуковые?»
Нет, не допускаю ни секунды. Книга очень антропная, человеку удобная вещь.
«Отвечая на вопрос о Гоголе, вы сказали: «Все, кто боится женщин, не понимают жизни. Кто боится другого, проникновения в другого, сочувствия другому — тот этически неполноценен». Но, может быть, такого рода страх свидетельствует о наличии у человека особого понимания жизни, а также в ней разочарования?»
Наверное, свидетельствует, но это понимание, как правило, девиантное, а разочарование болезненное, преждевременное. Понимаете, ведь Вейнингер… Я же говорил, Вейнингер разочаровался в женщинах и в двадцать три года застрелился. Но это значит — потому что он их просто не знал. Я думаю, что в таком разочаровании ведущую роль играет именно страх, а это уже явление скорее болезненное.