Транскрипции программы Один с сайта «Эхо Москвы». 2016 Июль - Декабрь

У Достоевского есть другой порок — это тот культ иррациональности, о котором я уже говорил, и та ненависть к морали, и та ненависть к рациональности, о которой я тоже говорил. Я не вижу смысла всё это повторять, потому что для вас всё это связано с национальной проблемой. Не может не русский человек оценить всю тонкость души русского человека, который из-за этой душевной тонкости сейчас вам всем покажет.

Ну а теперь переходим к «Гамлету» — наверное, той самой пьесе мирового репертуара, о которой, не помню кто (кажется, кто-то из великих режиссёров XX века, чуть ли не Таиров, точно не помню) сказал: «Если бы всю литературу запретить и оставить одного «Гамлета», эта пьеса всё равно каждый раз шла бы с аншлагами во всём мире». Да, действительно так. «Гамлет» — это действительно пьеса пьес, лучшая.

Но в чём проблема? Я понимаю, что особый интерес к «Гамлету» в этом нашем разговоре продиктован упоминанием его в лекции про «Гарри Поттера». Собственно в этой лекции «Гарри Поттер и холодная война» шла речь о том, что всегда после эпохи прорывов (каким, безусловно, было Возрождение) наступают эпохи реакций — эпохи реакций, которые порождают великие христологические тексты.

Конечно, можно подробно говорить о том, почему, например, вслед за Возрождением такая эпоха реакции неизбежно наступила. Но как раз проблема «Гамлета», писавшегося в очередное крайне противоречивое время — время борьбы между человеком и государством, человеком и новой бесчеловечностью, как раз Елизаветинская эпоха, — как раз в это самое время Шекспир и ставит заново вопрос о неизбежности (в лекции это названо «холодной войной») эпохи, когда новое уже появилось, его уже нельзя уничтожить и убить, но оно ещё не может победить.

Признание падёт на Фортинбраса;

Мой голос умирающий — ему;

Это я в основном цитирую перевод Лозинского, который с детства помню. Конечно, придёт Фортинбрас и установит, условно говоря, правильный порядок, установит… не скажу, что гамлетовскую правду, потому что Гамлет слишком интеллигент для того, чтобы вояка Фортинбрас выражал его позицию, но по крайней мере победит память о Клавдии, расчистит «клавдиевы конюшни». Но Гамлет потому и гибнет, что живёт в переходную эпоху — в эпоху, когда люди его типа ещё составляют меньшинство и ещё не могут победить, хотя их духовная правота, их интеллектуальный прорыв уже очевидны.

В чём христологическая природа «Гамлета»? Ну, миф о Христе имеет те самые пять фундаментальных черт (а может быть, их и больше, но я выделяю пять), которые присутствуют и в мифе о Прометее. Хотя он ещё принципиально отличается от христологического, потому что Прометей всё-таки не человек, Прометей титан. И миф о Христе — это миф о человеке, о богочеловеке. Для того чтобы прийти к людям, он принимает облик человека, его физическое тело, он принимает бесправие, принимает ограниченность возможностей — всё то, чего нет у Прометея.

А вот как раз гамлетовский миф повествует о том, как человек другого, принципиально нового типа, более высокой организации, воспитанный уже другой культурой, возвращается в родовое гнездо, а в этом родовом гнезде действует всё та же архаика, из которой он вырос, которую он перерос. Отца убили. Вы знаете, что основа христологического мифа — всегда невидимость отца, герой как бы брошен Богом, оставлен Богом («Господи, для чего Ты Меня оставил?»). И Бог иногда с ним говорит, всегда требуя от него действий, как в «Гамлете», а иногда отсутствует, даже не подавая ему знаков.

И в общем, сквозной мотив, простите за аналогию, «Гарри Поттера» тоже… Помните, в восьмой книжке, которая написана Роулинг в соавторстве с двумя драматургами: «Боже мой, для чего ты меня оставил?» Он говорит это напрямую Дамблдору: «Почему ты всё время оставлял меня в критические моменты моей биографии?» В том-то всё и дело, что мотив богооставленности, мотив одиночества, беззащитности в «Гамлете» очень важен.

Важно также и то, что герой — безусловный модернист. И модернист именно потому, что он меньше всего уважает архаические базовые ценности. В этом смысле мотив разрыва с роднёй, с темой родства в «Гамлете» даже более откровенен, чем в христианском мифе, потому что Христос не обращает к матери никаких инвектив. Напротив, у него даже контакта с ней никакого нет, он только говорит: «Не рыдай Мене, Мати». Но по большому счёту конфликта нет, нет отказала от уз родства. Есть только одна довольно страшная фраза: «Кто из вас не оставит отца и мать и не пойдёт за Мной, тот не любит Меня, недостаточно любит Меня».

А в «Гамлете» монолог героя, обращённый к матери, — один из самых страшных в мировой литературе. «Жить в гнилом поту, засаленной постели!» Мерзкий по своему натурализму текст, страшный. И когда Гертруда говорит, что он обратил её глаза в душу её собственную, она, конечно, лишь маскирует своё глубочайшее оскорбление. На самом деле она страшно оскорблена тем, что он сказал. Она, конечно, раскаивается.