Транснациональное в русской культуре. Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia XV

Однако сведущие в медальерном искусстве Оленин и Канкрин, понимая, что столь многословная надпись будет плохо выглядеть на небольшой медали, задумались над ее сокращением. В результате государю через Бенкендорфа был представлен на утверждение следующий вариант, содержащий всего 113 знаков:

2-го февраля 1838-го года

знаменитому баснописцу

И.А. Крылову

в воспоминание

пятидесятилетия

литературных

его трудов

Николай согласился и с этим, однако Оленин, судя по его письму к Канкрину от 25 февраля, надеялся еще сократить надпись. Вопреки этому итоговый вариант оказался промежуточным:

1838

февраля 2

с ВЫСОЧАЙШАГО

соизволения

И.А. КРЫЛОВУ

в воспоминание

пятидесятилетия

литературн. его труд.

от

любител. русск. словесности

Длина надписи составила 132 знака за счет того, что в ее состав были возвращены два важнейших структурных элемента: упоминание о высочайшем соизволении и указание на общественный характер чествования. Таким образом самодержец включался в круг любителей русской словесности, а сама словесность получала высочайшую легитимацию.

К концу июля 1838 г. Санкт-Петербургский монетный двор отчеканил четыре первые золотые медали – для императора, великих княжон Марии и Ольги и самого баснописца[182]. Среди получивших золотые медали были также председатель Государственного совета, министры, М.М. Сперанский; серебряные медали предназначались «для раздачи разным значительным лицам», бронзовые – «для отправки в Париж барону Мейендорфу[183] и разным ученым обществам, а равно и для друзей Крылова»[184]. 30 августа в распоряжение Крылова были переданы десять бронзовых медалей; 1 ноября он с оказией послал такую медаль в Москву Загоскину[185]. К этому времени было в общей сложности выбито и роздано 35 золотых, 20 серебряных и 60 бронзовых медалей[186].

П.П. Уткин. Медаль в честь 50-летия литературной деятельности И.А. Крылова (аверс и реверс). © Русский музей, Санкт-Петербург

Примечательно, что из надписи, отчеканенной на медали, исчезли слова «знаменитый русский баснописец», имевшиеся во всех предварительных вариантах. Отчасти они были следом первоначального замысла юбилея как корпоративного литературного празднества и, подобно аналогичным надписям на медалях в честь медиков, указывали на профессиональный статус юбиляра. С другой стороны, определение «знаменитый русский баснописец» к тому моменту представляло собой неофициальный титул Крылова в культурной табели о рангах. Оно пришло на смену именованию «русский Лафонтен», распространенному в 1810–1820-х гг. Отказ от любых определений при имени Крылова свидетельствовал о следующем качественном переходе – от корифея жанра к классику отечественной словесности. Однако уже очень скоро с именем Крылова срастется другое определение, фактически депоэтизирующее, снижающее его «классический» статус, – «дедушка Крылов».

Парадоксальным образом такое переключение регистра стало следствием высшего триумфа поэта. «Огосударствление» и возведение в ранг национального классика с легкой руки Вяземского[187] обернулись бытовизацией и неизбежным упрощением образа. Несовместимость в одной фигуре «первого поэта России»[188] и патриархального дедушки русского народа неизбежно и быстро привела к вытеснению творчества Крылова в сферу детского и учебного чтения[189]. Решающую роль в этом сыграла включенность концепта «дедушка Крылов» в консервативную общественно-политическую парадигму, которая уже к середине XIX в. утратила культурную продуктивность[190].

Вяземский и сам сознавал, что, «окрестив дедушку Крылова»[191], он невольно создал культурный феномен, который зажил собственной жизнью, не нуждаясь в связи со своим прототипом. Неудивительно, что после кончины Крылова в 1844 г. именно этот образ занял центральное место в еще одном программном тексте, автором которого также был Вяземский.

Он более, нежели литератор и поэт ‹…› С ним живали и водили хлеб-соль деды нашего поколения, и он же забавлял и поучал детей наших. ‹…› Кто, и не знакомый с ним, встретя его, не говорил: вот дедушка Крылов! и мысленно не поклонялся Поэту, который был близок каждому Русскому, –

говорилось в официальном объявлении о подписке на сооружение памятника баснописцу[192].

11